Дождь

Иранский режиссёр Маджид Маджиди стал для меня настоящим открытием.

Люблю его фильмы за глубину, и напишу о каждом.

Картины Маджиди не ортодоксальны, не бросают вызова режиму, но несут миссию: показать свой народ изнутри, без наслоений политики и ислама. Работы Маджиди нивелируют религиозные границы, наполняют, объединяют.

Фильм «Дождь» (Baran) — квинтэссенция гуманизма и нравственной чистоты. В 2001 году фильм получил первый приз Монреальского кинофестиваля.

На фоне тяжёлых трудовых будней строителей-беженцев из Афганистана режиссёр рассказывает историю о любви, помощи, защите и сострадании. В данной картине хочется отметить тонкий символизм: появляющийся и исчезающий старик-сапожник, журчащая в арыке вода, кормление птиц, след на грязной дороге. С помощью небольших деталей режиссёр передаёт и почти физически ощущаемое чувство дома: загорается свет в окошке, растёт цветок, колышется занавеска, веет запахом свежеиспечённых лепёшек.

О фильме «Дождь» режиссёр говорит, что хотел, чтобы люди выходили из кинотеатра не с чувством безысходности, а с надеждой на лучшее. Так и получилось: в фильме показана красота в невзрачном, сером мире, — и этим самым фильм «Дождь» выполняет одну из главных задач киноискусства.

В профессиональных кругах работы Маджида Маджиди причисляют к высококлассному арт-хаусу и даже наделяют особым комплиментом — «исламский гуманизм».

«Дождь» — один из самых известных фильмов М. Маджиди, выдающегося иранского режиссера, известного среди синефилов, к сожалению, меньше, чем его соотечественники М. Махмальбаф и А. Киаростами. Тем не менее, данная лента существенно отличается от лент того же Киаростами тем, что используя более традиционные сюжетные структуры, сторонится детального бытописания и документализма автора «Жизни и ничего более», делая повествование более зрительским и увлекательным. «Дождю» также чужд несколько абстрактный символизм Махмальбафа, хотя в некоторых сценах (симметричные друг другу эпизоды с занавеской) Маджиди поднимается до подлинно поэтических высот автора «Тишины» и «Габбех».

Драматургически фильм воспроизводит структуру некоторых арабских сказок (в том числе из цикла «Тысяча и одна ночь»), основанную на обнаружении тайного: переодевание женщины в мужчину становится не только маркером социального неблагополучия, но и поводом к раскрытию мужского в мужчине и женского в женщине. Маджиди выстраивает весьма интересную психологическую эволюцию персонажа: разносящий чай, завистливый Латиф становится мужчиной благодаря вмешательству женщины, которая лишает его несвойственных ему функций. Но, конечно, главным способом раскрытия в мужчине мужественности является любовь, и режиссер блестяще показывает, как из эгоистичного юнца вырастает самоотверженный зрелый человек, способный отдать последнее ради любимой и ее семьи.

Таким образом, социальная критика, заявленная в первой половине фильма посредством довольно неприглядного описания жизни афганских гастарбайтеров, вскоре отступает перед историей любви. Почему человек влюбляется? В какой-то момент он начинает замечать красоту, невидимую другими. Вскоре память и мысль о любимом человеке он начинает оберегать как самое дорогое. Маджиди стремится передать всю невербализируемую палитру чувств без помощи слов, прибегая лишь к силе визуального образа. Одним из них становится занавеска. Тайное тайных, отделяющее личное от публичного, сокровенная красота внутреннего мира вдруг обнаруживается Латифом. Он видит лишь часть правды, крупицу красоты, но и ее достаточно, чтобы, оставив все, последовать за ней.

Другим важным образом становится заколка — след присутствия любимого человека, которую герой оберегает как святыню. Это не фетиш, не самоценная вещь, лишь знак, указатель присутствия владельца. Однако, кульминацией картины и предельным выражением ее поэтики становится сцена прощания, когда герои, почти касаются друг друга, собирая рассыпанные вещи будто общие воспоминания: распахнутое, приветливое лицо героини, властным движением ее рук скрывается за паранджой, став навсегда недоступным герою. Упавшая с ноги калоша, оставляет глубокий след в земле, и никакому дождю не под силу его смыть. Столь прекрасная метафора, развернутая, но при этом емкая о сокровенной близости любимого и любящего, даже когда драгоценный человек безвозвратно утрачен, делает фильм Маджиди выдающимся поэтическим высказыванием в духе Низами или Фирдоуси.

Вызывает восхищение столь чуткое, трепетное отношение к женщине, укоренившиеся в арабской культуре, несмотря на всю жестокость шариата: часто в литературе, кино, музыке арабского мира можно встретить столь проникновенное признание в любви, до которого тому же западному искусству (тем более современному) очень далеко. Как правило, оно отмечено лаконичной, почти афористичной выразительностью и идущей их самых глубин сердца эмоциональностью. «Дождь» — кино о неспособности времени изгладить тот след, которая оставила в человеческой душе красота. Как пел БГ: «Я ранен светлой стрелой — меня не излечат».

Один из восхищённых зрителей написал, что после фильмов Маджиди европейское кино совсем не смотрится. Глянцевые интерьеры, игрушечно-надуманные проблемы, культивация перверсий, — такой «коктейль» уже вполне себе однообразен и, к сожалению, мало чем может тронуть и удивить. Но как же хорошо, что эту пресыщенность можно «разбавить»!

Иранец Маджид Маджиди делает невозможное: его фильмы просты по содержанию, сам сюжет умещается в нескольких предложениях. Здесь вы не найдёте сложносочинённых страданий, извилистых хитросплетений, бурных разоблачений и никакой скандальной тематики. Более того, проблемы, описанные режиссёром, на первый взгляд абсолютно далеки от европейского зрителя. В этом фильме ситуация идентична: тяготы афганских беженцев на иранской стройке и убогий быт трущоб, — вряд ли подобная тематика будет понятна и близка тем, кто привык жить в зоне комфорта (пусть и относительной, и всё же). Но Маджиди умело переводит стрелки с остросоциальной проблематики на общечеловеческую: чем проще и понятнее история и вызванные ею эмоции, тем изящнее, тоньше и мудрее она подана режиссёром.

Именно поэтому фильм «Дождь» — это, разумеется, не чернушный срез суровой жизни гастарбайтеров, а философская притча с любовно-драматическом уклоном. Но вернёмся к сюжету. Вспыльчивый юноша Латиф, работающий на стройке, всячески задирает афганского мальчишку Рахмата, занявшего его нехитрую должность (покупать продукты и разносить чай) после травмы отца. Но случайно узнав тайну своего новоиспечённого конкурента, наш герой в корне меняет своё отношение не только к нему, но и жизни в целом. Собственно, в этом и заключается весь сюжет. Просто и незатейливо.

А сам фильм о том, что красоту можно видеть даже среди разрухи и лишений: вот свежие лепёшки, приготовленные на тандыре, вот обломок зеркала с отражённым в нём женским силуэтом, растение в банке с водой и расписная занавеска — этакое подобие домашнего уюта, поблескивающая заколка как символ любви, разбросанные по земле овощи и маленький след в грязи, которым некогда задиристый Латиф любуется в самом конце.

Ещё одна из ключевых идей фильма заключается в том, что помогать людям можно абсолютно бескорыстно. Разумеется, все эти идеи далеко не новы, но в них есть та честность, искренность и очистительная сила, которая не может не подкупать. Маджиду Маджиди удаётся подавать простые истины без морализаторства. Красиво и мудро. Поэтому —

9 из 10

Посвящается А. Л.

Эта невероятно романтическая история произошла в совсем неподходящем для выражения чувств месте — на стройке, где вперемешку с местными иранцами вкалывали с утра до ночи афганские беженцы…

Именно так, подобно сказочному повествованию, и стоит начинать рассказывать о фильме Маджида Маджиди.

Хоть фоном большей части нашей истории и служит стук молотков да замешивание раствора, «Дождь» не является производственной драмой, описывающей трудности работы нелегалов. Зритель, конечно, увидит и крайнюю нужду беженцев, и их скудный рацион, и травмы на рабочем месте, за которые никто не обязан возмещать ни гроша.

Но для режиссёра все эти тяготы — не конечный пункт путешествия по размякшей от злосчастий жизненной дороге любимых им персонажей. Как в распутицу можно полюбоваться играющими лучами редкого солнца в придорожных лужах, так и в «Дожде» сквозь бытовые свары и щемящую безысходность пробивается скрытая душевная теплота. Щедрость Мехмара, готового отдать последние деньги своим подчинённым, соперничает с великодушием Солтана, идущего на всевозможные ухищрения ради помощи другу.

Во многих картинах, рассказывающих о жизни простого народа стран третьего мира, режиссёры умаляют внутренний мир персонажей, живущих простыми, как убранство их хижин, заботами: нечем кормить детей, не за что купить дрова, нет денег на лечение матери и т. п. Восхищение дружбой и взаимовыручкой в преодолении трудностей — как правило, большее, на что отваживается такое кино.

«Дождь» идёт дальше и открывает в простом и слегка циничном Латифе чувство, вмиг превращающее парнишку-разнорабочего в рыцаря, готового посвящать каждую минуту своей жизни прекрасной даме. Счастье избранницы, которая едва ли догадывается об этом своём статусе, становится для Латифа самой важной целью его существования. Та, что дождём пролилась на твою иссохшую от будней почву, должна быть счастлива во что бы то ни стало. Ради этого — всё то средневековое благородство, что заставляет в считанные дни отдать месяцы упорного труда и даже собственную личность. Рассыпавшиеся вещи чуть ли не впервые в истории кино станут не поводом дотронуться до руки красавицы, а поводом помочь всё аккуратно собрать.

Картина Маджиди ничего не приукрашивает — как и в привычной для нас жизни, расставаний и горечей в фильме больше, чем встреч и радостей. Но Латифу уже открыта эта кратковременность подлинного счастья, лучше всего о которой рассказывает след любимой ноги на проливном дожде. И некогда самовлюблённый юноша теперь всё сделает для того, чтобы до последнего дня дарить любимой ту сказку, в которую однажды сам был унесён порывом ветра, приоткрывшим тайную завесу.

10 из 10