Странный цирк

Глубоко постигни этот мир снов, который проходит в мгновение ока.

Ходзё Сигэтоки, «Послание мастера Гокуракудзи», XIII век н. э.

«Странный цирк» в пространстве киноискусства (но не в пространстве творчества Соно) работа не столько странная, сколько, в поверхностном взгляде, неоднозначно ориентированная: на его арену заглядывают и любители «мясных» деликатесов, и поклонники неординарного авторского кино, склонные к философским копаниям в любом материале. Однако ответом и тех и других на просмотренный спектакль чаще всего является непонимание, или, в более сильной реакции, — отвращение. Стоит ли говорить про тех несчастных, кто попадает в цирк Соно по ошибке? Им пора выставлять режиссеру иски за разбитые в праведном гневе собственные мониторы.

Тем не менее «Странный цирк» создан вовсе не для любителей беспощадного топора, кровавого стейка и различных перверсий. Вместо кажущегося многим сложно запутанного триллера, мрачного детектива и извращений-ужасов, внимательный зритель может найти здесь циничную насмешку над соответствующими жанрами, проникнутую серьезными философскими идеями.

Алгоритм решения задачи по переводу ужасов «Странного цирка» в глумление над оными (соответственно и над аудиторией любителей этого жанра) в настоящих закулисных разборках приводить нельзя: дело не в субъективном восприятии материала, но в обозначении в этом случае конкретных сюжетных ходов фильма, то есть создании пресловутых спойлеров. Смотрите внимательно, возможно обрящете. Распространятся про великолепное художественное воплощение картины то же едва ли нужно: его отмечают даже многие из тех, кто вышел из «Цирка» с полными пакетами съеденного перед просмотром обеда. Соно, поэт в жизни, остается тонко чувствующим поэтом и в своих экранных работах, где образы, формы и краски всегда оказываются в согласии с единым легким ритмом, независимо от тяжести восприятия их отдельных составляющих. Но «Странный цирк» хорош не только своей оригинальной авторской формой: за кровавыми занавесами «Цирка» лежат весьма любопытные философские идеи.

Наиболее сильным, и при этом вполне ясно читаемым в «Цирке» идейным посылом, видится «изгнание из рая»: период осознания ребенком или подростком того, что окружающий его мир — вовсе не сладкая конфетка, а, скорее, горькая пилюля, которую большинство заботливых пестунов подрастающего чада старательно заворачивают в красивый фантик от шоколадного зайчика, забывая о том, что их отпрыск рано или поздно неизбежно заглянет под фальшивую обертку. Подростковые беспокойства и чудачества, обычно сопровождающиеся в разной степени проявленным асоциальным поведением, чаще всего объясняют естественными гормональными изменениями в организме. Без них, безусловно, не обходится, только такие биологические подвижки скорее выступают катализатором процессов познания истинного лица окружающего их мира, чем собственно причиной душевных метаний ребенка.

Соно напрямую не предлагает решения этой социально-психологической проблемы, но, возможно, намекает на то, что взрослым стоит задуматься: в очередной раз основательно соврать своим деткам на какой-нибудь их «недетский» вопрос (которые они так любят задавать, и на которые взрослые так не любят отвечать), или, забыв про глумливые взгляды окружающих, всё же честно объяснить своему чаду, что, например, странный дяденька со спутанной бородой это вовсе не проспавший зиму Дед Мороз, а человек, которому негде спать и нечего есть. Глядишь, через несколько лет такому родителю не придется наблюдать своего отпрыска с покрашенным в сине-фиолетовый цвет чубом и торчащим из кармана тюбиком «Момента», хватаясь в ужасе за седеющую голову.

Пожалуйста, возражайте: всё это досужие придумки; если у Соно и есть подобное послание зрителю, то облечено оно в такую радикальную форму, что зритель сперва задумается о принудительной отправке режиссера к психиатру, и, если сам к нему не обратится после просмотра фильма, то тогда уже, возможно, начнет искать философские объяснения увиденному. Что же, здесь, извините, не пощечина невинному спящему сознанию, здесь — удар в зубы. По силе как раз равный тому шоку, с каким ребенок в один прекрасный день вдруг начинает наблюдать превращение веселых сказочных декораций в антураж пещеры ужасов. И обратите внимание на музыкальное оформление ленты: саундтрек в большинстве своем «двойной», мастерски составленный и намекающий как раз на то, что происходящее на экране имеет ясное звучание и в философском подтексте.

Помимо этого, в «Странном цирке» сложно не заметить тему важности осознания неизбежной смерти тела, уходящую корнями в буддийские духовные традиции. «Разумеется, любой из нас может умереть хоть завтра. Но если думать об этом, жизнь потеряет всякий смысл» — говорит персонаж пьесы-новеллы Акутогавы «Юноши и Смерть». А второй отвечает: «Ошибаешься. Нет ничего более бессмысленного, чем предаваться удовольствиям, позабыв о смерти». Кого же в итоге Смерть (то же персонаж пьесы) забирает первым? Того, кто ее боялся и старался о ней не думать.

Что же касается простой мысли о представлении нашей жизни как неком странном цирке, то здесь не нужно останавливаться только на констатации этого факта. Цирк этот странен лишь тем, что в декорациях основных социальных институтов кажется гораздо более понятным и упорядоченным, чем на самом деле является. Однако осознание этой простой истины не должно приводить к духовной анархии: при ней как раз и будут случаться те ужасы, что демонстрируются на переднем плане в «Странном цирке». Соно предлагает освободиться от рабства иллюзий, но не для губящего душу и тело состояния вседозволенности, а для приятия банальной истины: безучастность к страданиям других, а тем более смакование таких моментов, неизменно подвигает нас к духовной гильотине.

Уродливый конферансье протягивает руку и приглашает войти. Сегодня Сион Соно даёт одно из своих крышесносных представлений и устоять практически невозможно. В конце концов, мы все приговорены к смерти от самого рождения, так почему бы и не присоединиться к фриковатой публике этого маргинального шоу. Его хозяин запланировал на сегодня фантасмагорический фокус, над разгадкой которого бьются умы вот уже не одну сотню лет — он хочет отнять жизнь у человека. Нож гильотины поднят. Взмах руки. Лезвие опускается. Аплодисменты. Занавес.

Основное действие «Странного цирка» начинается с 35 минуты повествования. Всё, что было до — ловкая манипуляция, призванная запутать зрителя, сместить полюс его восприятия и затем огорошить внезапным поворотом событий. Всё, что будет после — неуклюжая попытка оправдать затеянную игру в mise en abyme, историю в истории, превращающая интригующий сюжет в крошево осколков из элементов психологического триллера с вкраплениями жанра gore. Маленькая девочка, случайно подсмотревшая процесс родительского совокупления, бьётся в цепких лапах рыхлого отца, который сажает её в футляр из-под виолончели, снабжённый специальным отверстием для подглядывания, и устраивает сеанс (уже) принудительного вуайеризма. После нескольких таких уроков наступает черёд любвеобильной матери поменяться местами с дочерью, пока та будет получать очередной (более прикладной) урок полового созревания. Кажется, что суть ясна и всё неумолимо сведётся к эмоциональному коллапсу и эскалации оправданной жестокости, но… Правда ли всё, что позволил увидеть нам лукавый постановщик? Ох, лучше бы это было правдой.

Будучи искусным трюкачом и сюжетным авантюристом, Сион Соно на этот раз заигрывается в своём стремлении неоднократно вывернуть происходящее наизнанку. Причём «выворачивание» происходит как в прямом смысле — внешний лоск цвета белого мрамора и золота сменяется кроваво-красным, словно стенки внутренних органов, убранством мира «по ту сторону чего-то», так и в фигуральном — ведь тот-самый твист здесь оказывается отнюдь не единственным. Два сознания меняются местами, дочь сменяется матерью, 12 лет на 35, а детская травма выпускает наружу кунсткамеру психологических заболеваний, но мы помним — где-то здесь кроется одна большая ложь, и её загадка в лучших традициях игры с сюжетным огнём заставит себя подождать. Однако Соно чересчур увлекается своей подготовкой к подведению итогов, и, когда наступает время сорвать покровы, вместо яркой финальной точки внезапно разражается экспрессивным и затянутым резюмированием произошедшего. Педофилия и агрессивная форма скопофилии добираются в своём развитии до акротомофилии и апотемнофилии (причём у разных персонажей), а болезнь души окончательно отравляет киноплёнку.

Риторика фильма поскальзывается на стремлении к манипуляции окружающей действительностью, и то, что поначалу срабатывало на ура, как, например, сюрреалистичный интерьерный абсурд комнаты главной героини, скрывающий за собой свалку полунастоящих воспоминаний, теперь играет против самой концепции «Странного цирка». Ирреальность мира, пропитанного парами эскапизма, оказывается попыткой нарочитого спекулирования с разумом фалломорфирующего зрителя, а привлечение в качестве одного из действующих лиц жаждущей крови бензопилы и вовсе констатирует ту избыточность идейных наслоений, которую кладёт Соно на очередной алтарь игры в свой собственный экспрессионизм. Да, в кинополотнах эпатажного японца всегда найдётся место художественному порно и аддиктивному стремлению к ультранасилию, но на этот раз взрыв мозга оборачивается продолжительными конвульсиями агонизирующего предмета изучения. И нетрудно догадаться, что же будет в самом конце, ведь лезвие гильотины не склонно к сантиментам.

Сион Соно — очередной ипонский кинофулиган, из числа тех, кому вообще плевать, кто что о нем думает и которыми авторский кинематограф этой страны кишит кишмя. До чего ужасно интересно было бы сделать японским «аутерам» трепанацию, чтобы посмотреть, что же там у них в голове. Но так как это невозможно, то приходится смириться с тем, что у японцев просто такой вот менталитет.

Поскольку фильм посвящен сами знаете, чему, первые минут дцать его смотреть очень некомфортно, хотя соответствующие сцены, слава богу, решены почти метафорически (а иначе никак — посодют). Затем фильм на некоторое время становится почти даже «нормальным» и у нас, то бишь зрителей, в душе зарождается нечто, отдаленно смахивающее на сострадание героине. Но наш Соно по-самурайски бескомпромиссен: очень быстро приходит понимание, что это ощущение ложное, что режиссеру вообще пофигу на своих героев и на то, что с ними происходит, что ему их ни капельки не жалко и что фильм совсем не об этом, а о том, чтобы запутать зрителя, где реальность, а где все остальное.

Сложно понять, зачем Соно взялся за такую банальную задачу, да еще и решил ее столь нелепо извращенным способом. Путать реальность с вымыслом мы давно умеем сами, этому нас научили еще первые сюрреалисты, а Ален Рене вывел эту тему на уровень самодостаточной художественной формы.

Или взять, например, Дэвида Линча. Этот нелюбимый мною режиссер ухитряется делать самую запутанную путаницу неуловимо органичной. События в его фильмах развиваются таким образом, что даже не понимая, что происходит, зритель подсознательно ощущает некую внутреннюю логику происходящего. А в «Странном цирке» этой внутренней логики нет. Его странности не органичны, а механистичны. Фильм демонстрирует пылкий энтузиазм, похвальный сам по себе, но в нем нет настоящей «поэтики сна»: она заменяется макабрическими наворотами, которые выдают себя продуктом трезвого рассудка, иначе говоря, сюжет режиссеру не «приснился», а был рожден чисто мозговым усилием. Поэтому смешение «правды» и «вымысла» у Соно местами откровенно кондовое, особо стоит упомянуть дурацкую привычку героини многократно просыпаться через примерно одинаковые промежутки времени, чтобы тут же оказаться в другом сне, потом в следующем, еще более бредовом, и так далее, пока не становится сначала смешно, а потом и досадно. Этим простецким приемом, который успел устареть даже в Голливуде, нас буквально, как щенят, тыкают носом в обязательную необходимость перепутать реальность с фантазией. А то вдруг мы забудем. Если Линч и Рене просто снимали свои фильмы, не тыча нас мордой в банальные вещи, и оставляли любые выводы на наше личное усмотрение, то Соно словно бы и не верит в зрителя: он даже выводы делает за него сам. В финале один из героев, размахивая бензопилой, истошно вопит в камеру: «ну, где же реальность, а где вымысел?» Вот вам, говорит Соно, готовая мораль на блюдечке с каемкой. Этой сценой режиссер одним махом убивает интригу, а с нею и атмосферу. «Странный цирк» к этому моменту становится уже не странным, а неприкрыто придурошным, что частично компенсируется довольно ацкой gore-сценой под занавес, по каковым сценам японцы бесспорные мастера. Ну, а опытный зритель легко угадает и кого героиня кормит в футляре от контрабаса, и кем ей приходится этот странный «бесполый» юноша. Да и тема сексуального четвертования впервые юзалась еще в давнишнем фильме «Елена в ящике», снятым дочкой упомянутого Дэвида Линча Дженнифер: яблоко решило переплюнуть яблоню. Попытка не пытка.

Соно-сан, снимите лучше что-нибудь типа «Откровений любви», этот ваш фильм был, по крайней мере, прикольным.

Чем больше ты стремишься подражать действительности, тем скорее скатишься к подделке. Федерико Феллини «Делать фильм»

В начале прошлого века среди многих других Парижских театров выделялся один, называвшийся Гран-Гиньоль — самый маленький, самый скандальный и едва ли не самый посещаемый. Его примадонну Паулу Макса изощрённо убивали на сцене десятки тысяч раз всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а в итоге всё-таки уволили, но живой и здоровой. «Странный цирк» — это такой кинематографический Гран-Гиньоль по-японски. Объединяет их не только общая тематика, но и то, что во время съёмок ни одна актриса, а уж тем более девочка, не пострадала. Хотя, картина, а это именно она, к тому располагала.

Так вот о картине. Она обрушивается на зрителя буйством красок, с преобладанием жарко-красного и багряного оттенков, даже не с первых кадров, а буквально с титров. Здесь с лёгкостью просматривается оммаж Феллини с его «Клоунами» (и не только), Годару с «Безумным Пьеро» и незабвенной фразой — это не кровь, просто красное. Пиршество красок дополняется почти непрерывным саундтреком, причём среди старой классики, часто не соответствующей происходящему на экране, отчётливо прослушиваются нотки классика новой волны Нино Ротта, точнее их парафраз от самого Сиона Соно. Вот такой многогранный талант. Всё это цвето-музыкальное буйство придумано им не случайно, а для нагнетания атмосферы загадочности, потери чувства реальности. Очевидна отсылка к японской традиции эрогуро (васэй-эйго), имея ввиду тягу к расчленёнке, кровище, истязаниям и прочим милым забавам в духе того же Тарантино. По своей стилистике этот фильм представляет собой адскую смесь из Тэруо Исии, Норифуми Судзуки и Дэвида Линча. Почему Линча? Потому как докопаться до истины здесь столь же бесперспективно, как и найти ответ на вопрос: «Кто убил Лору Палмер?» Но всё же фильм весьма располагает к различным интерпретациям на всех уровнях.

При всей очевидной склонности автора к постмодернизму, есть тема, присущая всем лентам Сиона Сона, конфликт родителей и детей. Очевидно, эта проблема весьма личная. Есть она и в трилогии ненависти, которую также объединяют со «Странным цирком»: злые женщины, тиран отец, вуайеризм и эксгибиционизм, тяга к колюще режущим предметам. Но основными темами здесь являются: возмездие и потеря реальности в художественном творчестве. Сюжет фильма поначалу кажется весьма простым. Услышав шум из родительской комнаты, девочка случайно становится свидетелем бурного родительского секса. По настоянию отца, её любопытство трансформировалось в вуайеризм сквозь дырочку в футляре виолончели. Но извращённая фантазия папаши не знала границ, и вскоре в нём проснулся Гумберт, а далее инцест, и вот уже мама наблюдает из футляра, как отец насилует дочь. В Японии не принято спорить с мужем, а потому вся злость досталась двенадцатилетней дочке, в которой мать увидела свою соперницу, что и повлекло за собой цепь трагических событий.

И вот, когда расслабленный зритель уже готов вдеть очередное логическое звено в эту цепь, Сион Сона показал себя опытным манипулятором. Он развернул сюжет совсем в другую сторону, применив приём «история в истории», совсем как у Феллини в «8 с половиной» Теперь уже всё, что рассказано до этого твиста, стало страницами книги, и зрителя интересует лишь один вопрос — автобиография или выдумка? Но и тут всё вовсе не очевидно, зрителя поджидают ещё несколько крутых поворотов. Самое время вспомнить карусель, являющуюся одним из символов, коих немало в фильме. Она не только обращает внимание на ключевые моменты сюжета, но и характеризует его закрученность, отказ от линейности. Вот только механик постоянно жмёт на реверс. Конечно, таким путём путь к истине будет не лёгок и не скор, но зато можно получить удовольствие от визуально насыщенного зрелища, если только это не претит вашим моральным принципам.

Так что же есть объективная реальность и существует ли она в принципе? Какую часть правды составляет субъективный опыт человека? Непростые вопросы, с которыми на трезвую голову не разобраться, а на пьяную — не разодраться бы. Засим попробуем поверить маэстро Феллини на слово. «Каждый живет в собственном вымышленном мире, но большинство людей этого не понимают. Никто не знает подлинного мира. Каждый называет Истиной свои личные фантазии. Я отличаюсь тем, что знаю: я живу в мире грез. Мне это нравится, и я не терплю, когда мне в этом мешают. Фантазии — единственная реальность».