Юность в движении

Ностальгия
И вновь погружаемся мы в романтику бытия нижних пластов португальского общества. В последней части трилогии уже знакомым нам персонажам предоставлены вполне приличные квартиры в новостройках. Но вместо того чтобы с радостью и оптимизмом переселятся они все равно ходят недовольные и хмурые, мы слышим разговоры, что им 'не платят пособие уже 15 месяцев', о тяжелых родах и прочие жалобы на жизнь.

По сравнению с предыдущими эта часть выглядит 'погламурнее'. Сразу бросается в глаза нарочито красивая, но искусственная расстановка актеров в кадре, которые замирают в точках схода диагоналей теней и сходящихся линий архитектуры. Надо отдать должное Коште - многие 'стопкадры' весьма красивы. Афроамериканец Вентура очень фотогенично смотрится в черном костюме когда он 'застревает' на фоне белых новостроек, среди белоснежных стен комнаты, рядом с красным креслом у двери или за столом с симметрично расставленными тарелками и подсвечником. Наверное это и есть волшебство кинематографа, когда люди-актеры превращаются на экране в чуть ли не библейские символы и выглядят как на картинах из музеев.

Повторяющиеся поэтичные строки (рефрены) письма Вентуры к любимой чем-то отдаленно напоминают стиль повторяющихся диалогов из фильмов Вырыпаева. Трогательный текст письма говорит о том что Вентура живет в мыслях все равно там, у себя на родине в Кабо-Верде со своей покинутой любовью, когда их еще согревало палящее солнце Африки.

Письмо с завтрашней датой
Герою фильма португальского режиссера Педро Кошты «Молодость на марше» для того чтобы попасть в будущее, нужно всего лишь покинуть полуразрушенные черные бараки и переселиться в новенькие белые многоэтажки. Вместе с черными лачугами, на чьих стенах в разводах копоти угадывались фигуры зверей, старик Вентура оставит воспоминания о Кабо-Верде, откуда он когда-то приехал, и о женщине, что в юности плавала наперегонки с парнями. Переселившись в белокаменные квадратные соты, Вентура похоронит в прошлом то, что связывало его с 20-м веком, окажется наедине с будущим и всецело окунется в неизведанную стихию 21-го столетия. Еще не исписанный чистый лист истории 21 века Кошта рифмует с белыми стенами нового пристанища Вентуры, на которых плечо старика оставляет первую отметину.

Если полумифический старик движется из колониального вчера через эмигрантскую нищету настоящего в слепяще-белую ячейку неизвестного завтра сугубо «географически», то есть перемещаясь в пространстве, то режиссер для того, чтобы передать течение времени, вынужден «вынырнуть» из временного потока. Внимая Гераклитовой реке с ее неподвижного берега, Педро Кошта записывает белый шум вечности кодом специально придуманного им «вневременного» языка. Постановщик отказывается превращать свой фильм в выставку достижений мировой индустрии и говорит высоким слогом свежеизобретенного протокино: вместо движущейся камеры, смены фокусов и коллажного монтажа - «вневременная» театрализованная статика, бездвижная, словно забытая на штативе камера, и архитектурные декорации c фактурными развалинами, экспрессионистки перекошенными стенами и ранами дверных проемов, противопоставленные прямым линиям и функциональному минимализму новых квартир. От модных влияний документалки и любительского видео с ютуба остались непрофессиональные актеры, цифровая съемка и провокационный ноль монтажа: склейки выглядят у дерзкого португальского авангардиста не развитием планов, а вынужденным включением нового эпизода после оборванной записи.

Специально изобретенное изобразительное эсперанто озвучивается прихотливой речевой аранжировкой: «язык вечности» слагается из возвышенной декламации, бубнежки телевизора за кадром и слов персонажей, обращенных не к собеседнику, а вникуда. Рефреном повторяется текст послания, сочиненного сценаристом на основе предсмертного письма заключенного в лагере поэта Робера Десноса и эмигрантских писем, что сам Кошта разносил почтальоном в Фонтаньясе. Литературную тему «Юности в движении» продолжают отголоски творчества Шраубов, о которых Кошта снял один из своих фильмов, и аллюзия на Гийома Аполлинера в рассказе Вентуры об отъезде из Кабо-Верде. Связи искусства будущего, которое конструирует Кошта, с искусством прошедших эпох иллюстрирует сценка в темном зале галереи фонда Гулбенкяна, куда без всякого предупреждения режиссер переносит Вентуру, оставляя чернокожего эмигранта между Рубенсом и Ван Дейком. Камера минуту держит в кадре Святое семейство со светящейся в полумраке картины Рубенса «Бегство в Египет», и главный лейтмотив фильма – движение, помимо временного и пространственного, получает и качественное - ценностное, этическое наполнение. Кладовые прошлого Вентура опечатывает своим следом, как раньше - новую квартиру. Охранник музея, как и городской чиновник вначале фильма, пытается стереть его метку. Не колеблясь Кошта ставит точкой отсчета культуру Нового Времени, уместив «золотой век» между Рубенсом и рокальным диваном, на краешке которого усаживается темнокожий мудрец. Реверансы в адрес классической живописи рассыпаны в композициях и освещении кадров: Кошта по-рембрандовски подсвечивает лица своих героев, беззастенчиво цитирует «Молочницу» Вермеера и ставит скромные и неброские, но по духу вполне голландские натюрморты. Даже в новое белое жилище дочери Вентуры Ванды, помимо покупных вещей из супермаркета, проникают найденные хозяйкой на помойке осколки прошлого: золотая люстра, что украшает почти необжитую белую комнату, - первый попавший в завтра фрагмент паззла из аллегорического набора Яна Вермеера «Искусство живописи».

Навещая детей от разных жен, старик уже не отличает своих настоящих потомков от вымышленных: почти все знакомые по бедным кварталам лица эмигрантов кажутся ему родными. Для режиссера Вентура не слабоумный старец, потерявший связь с реальностью и застрявший между прошлым и фантазиями, но ветхозаветный праотец всех выходцев из Кабо-Верде. Вновь и вновь пересказывая для Ленто любовное письмо, Вентура каждый раз меняет его финал, волны реки Гераклита не позволяют ему дважды сложить письмо слово в слово, дважды одинаково прожить написание текста. Черные развалины размывает река времени, и той дорогой, что вела от школы до супермаркета, теперь не пройти из-за разрухи. Нет и того Кабо-Верде, что Вентура помнил по дням молодости: ныне острова охвачены забастовкой, и Вентура диктует письмо зная, что оно не дойдет. И как ни уютен мирок старушки-Европы, для старика он отравлен, а мелодия свободы, напетая его возлюбленной, - фальшива.