Цветок тысяча и одной ночи

Мотивы «1001 ночи» кино освоило давно. Есть и знаменитый мультик про Аладдина, и несколько фэнтезийных боевиков про Синдбада… А есть «Цветок 1001 ночи» Пьера Паоло Пазолини. И это не фэнтезийный боевик. Это, с одной стороны, просто сказка — яркая, с затягивающим сюжетом, магией и всем, что полагается. И эротикой в огромных количествах. А с другой… Герои совершают подвиги и предают, влюбляются, ищут… живут. Как могут. Режиссер никого не прославляет и не осуждает: все мы люди, у всех что-то получается, а что-то нет. Сегодня ты герой, а завтра подлец и убийца. Так получилось. Фильм не просто так включен в «трилогию жизни» — именно о ней здесь речь и идет.

Речь, надо сказать, идет несколько сумбурно — Пазолини перемешал несколько сюжетов и вставил их в один фильм. За развитием событий следить физически трудно. Но насколько оно надо? Это тоже из жизни — запоминаются в основном отдельные события (которых в фильме хватает). Такой манеры рассказа в кино, кажется, не было ни до, ни после. Браво! Да и оригинальные сказки возникли не сразу — это древние бродячие сюжеты, которые тоже перепевались и переплетались, пока не приняли привычный нам вид. Пазолини просто продолжил традицию.

Но жизнь — не единственная тема фильма. Хватает в нем рассуждений и о такой тонкой материи, как красота. Красота видов, интерьеров, вышитых узоров, человеческого тела и души. Красота естественная и искусственная, какая угодно, но она есть везде. Эта мысль нигде не проговаривается, она просто показывается. Как и тот факт, что красота и эротизм — вещи разные. Серьезно, герои постоянно светят своими определенными органами на весь экран, но ощущения, что перед нами порнофильм, не возникает ни разу. Что бы ни творилось на экране, красота, демонстрируемая режиссером, остается возвышенной, великолепной. Ею любуешься, но хотеть ее и в мыслях не возникает.

С технической стороной все попроще. Настоящие виды Ближнего Востока захватывают дух, немногочисленные простенькие спецэффекты на своем месте, костюмы шикарны — но операторская работа довольно обычна, а звук опережает мимику. Героев слышно, и только потом видно, как они это говорят. Но для великого фильма это мелочи.

«Цветок 1001 ночи» можно, в принципе, обозвать фэнтезийной драмой. Но на практике это нечто большее -философская притча, разговаривающая со зрителем на серьезные темы. А виды арабского Востока и обнаженка — просто иллюстрации. Даже если послание режиссера зритель не считает, картинки посмотреть будет приятно.

9 из 10

Данная картина завершает пазолиневскую «трилогию жизни», начатую в «Декамероне» и продолженную в «Кентерберийских рассказах», хотя здесь уместно говорить о конце целого культурно-мифологического цикла в творчестве итальянского режиссёра, начатого «Евангелием от Матфея» и «Царём Эдипом». Именно с ним, а также с «Медеей», другой вариацией на тему древнегреческих мифов, у вольной экранизации арабских сказок, коей и является «Цветок тысяча и одной ночи», гораздо больше сходства, чем с вышеназванными фильмами условной трилогии.

Прежде всего, речь идёт о том, что в кино и шире в искусстве понимается под термином «витальность». Это энергия жизни, фонтан, бьющий через край тем сильнее, что все истории происходят на фоне первозданного, не тронутого цивилизацией мира, обдуваемого ветрами, сжигаемого солнцем, окруженного со всех сторон океаном — первоисточником всего живого. Здесь уместно говорить о похожем свойстве картин Феллини и Кустурицы, но именно мифологически размах действия (сюжет в картине теряется) и разрушение границ между человеком и природой ставит Пазолини выше его как, наверно, более знаменитого и более влиятельного соотечественника, так и балканского постановщика — первоестество жизни оказывается неизмеримо шире и богаче самых смелых фантазий.

Пусть данная картина Пазолини формально, эстетически уступает «Медее», «Царю Эдипу», равно как и первому фильму «трилогии жизни», «Декамерону» — она остаётся одним из уникальных свидетелей эпохи, а может, и целой культуры, когда сказка ещё не стала узким жанром искусства, предназначенного для детской аудитории, а обнажённое, открытое тело не называлось порнографией или «свободой искусства над условностями», но было свидетельством нормального человеческого существования, открытости человека своей судьбе наравне с окружающей природой.

Интересно в этом смысле сравнить фильмы Пазолини и с фильмами Вернера Херцога. У итальянца природа и древние цивилизации — начало начал, альфа и омега, источник жизни, сама жизнь. Немецкий режиссёр видит такой мир пусть прекрасным, но беспощадными и жестоким по отношению к цивилизации, а аборигенов из индейских и африканских племён — жителями совершенно другого мира, с которым современный человек навсегда утратил связь.

Наверно, единственная слабая сторона картины именно том, что она слишком европеизирована, оторвана от первоисточника. Мир сказок «Тысяча и одной ночи» в представлении европейца, вопреки восточному происхождению, оторван от культуры стран арабского мира. Это, на мой взгляд, сближает Пьера Паоло Пазолини с Полем Гогеном, который даже на материале жизни островов Полинезии продолжал линию (возможно, и сам того не желая) европейской культуры, находя в тамошних женщинах рафаэлевскую гармонию, о которой сами полинезийки, вероятно, ничего не знали.

В 1974 году этот фильм выиграл Большой приз жюри Каннского фестиваля, уступив только «Разговору» Копполы. При этом картина обошла такие знаменательные картины, как «Стависки» Алена Рене, «Кузина Анхелика» Карлоса Сауры, «Малер» Кена Рассела. И знаете, соперничество именно между шедеврами Пазолини и Копполы представляется мне в высшей степени справедливым. Возвышенно отрешенный, атмосферный, идеалистически-сказочный мир арабских сказок созданных Пазолини здорово контрастировал с нон-конформизмом и острой социальностью «Разговора». В этом и был парадокс 70-х, в которых безумство странного поэта Пазолини казалось на фоне общего потока сознания едва ли не классицизмом. Сейчас, по прошествии многих лет я бы приоритет отдал картине Пазолини, но можно ли было в 70-х не заметить резкие нотки протеста Копполы? Не исключаю, что именно это противоборство и обусловило бескомпромиссную резкость на которой настоял Пазолини в своей последующей работе.

***

Ну а возвращаясь непосредственно к «Цветку одной тысячи и одной ночи» — так говорить много о фильме не получиться. Это — шедевр. Я думаю, что именно в нем Пазолини достиг вершин постановочного мастерства, единства формы и содержания. Фильм буквально пронизан теплотой солнца пустыни, эротизмом и насилием. Даже нож в спине ребенка, страшное предательство не будут выглядеть обличительно. Разве может притча о сущности мира каким-либо образом отрицать его?

Перед нами фильм имеющий лишь атмосферный вектор, но не содержащий классической сюжетной структуры. Фильм, главной звездой которого стал художник Данте Феррети. Фильм, каждый новый просмотр которого может вызвать новые впечатления. Рекомендую

10 из 10

Ни в один фильм Пазолини я не смог влюбиться с первого взгляда — и от каждого не мог оторваться. Если поначалу было тяжело — терпеливо ждал. Если надоедали «некрасивые» лица — заново учился смотреть и видеть в них особое очарование. Если чуял, что еще не готов, не поспеваю за словами и символами — смотрел отстраненно, расслабленно любуясь пейзажами, наслаждаясь особыми интонациями итальянской речи, и постепенно втягивался. Это первое впечатление от его работ, пускай поверхностное и неуклюжее, остается для меня самым дорогим и никогда, никогда не забывается.

Тихая, темная, густая ночь. Тихая музыка Морриконе — мало нот, слишком много печальной красоты. Тихая Азиза, за спиной у нее — такая же полная луна, как и у меня за окном. Волшебство опять началось не сразу — но главное, что началось. Дальше будет рыжеволосый Франко Читти — поистине идеальное воплощение демона, будет смех и будут слезы, и любимая Зумурруд вернется в объятия своего господина, но… Вспоминая этот фильм, я в первую очередь вижу рыдающего Азиза и преданную Азизу, слышу ту самую тихую, нежную музыку и снова поражаюсь тому, насколько все на свете просто — и оттого еще более прекрасно.

И снова мне кажется, что я знаю истинное значение слова любовь.

8 из 10