Портрет леди

Сняв в 1992 году имевшую огромный успех у критики и публики драму «Пианино» весьма мутная новозеландская постановщица Джейн Кэмпион решила вновь вернуться к проблемам дамского сердца и души, выбрав для экранизации композиционно и стилистически довольно трудный роман Генри Джеймса «Женский портрет». В самом деле, история американки Изабель Арчер, гордой и умной девушки, долгое время отказывавшей выгодным женихам, чтобы в итоге попасть под влияние супруга-деспота, знакомство с которым было организовано ее коварной подругой мадам Мерл, была прекрасной основой для эстетских размышлений о психосексуальных сложностях, подсознательном мазохизме и классическом конфликте между разумом и чувствами. Кэмпион справилась лишь отчасти — заигрываясь с разными стилями, отвлекаясь на различные несущественные детали, вместо того, чтобы сосредоточиться на четком психологизме и прорисовке образов и мотиваций поступков персонажей, она проявляет себя как очень расфокусированный режиссер, растекающийся мыслью по древу и обожающий размытую неконкретику, в результате чего фильм был признан критикой одним из главных разочарований киносезона.

Но, что самое обидное, положительных моментов в картине было очень много, чем она довольно сильно цепляет. Для начала, актерская игра. Прожившая все 90-е с клеймом «рыжая жена Тома Круза» Николь Кидман проявила себя как мощная драматическая актриса, на полной самоотдаче доведя себя на экране до состояния невероятного нервного напряжения — неудивительно, что после тяжелых съемок она на неделю слегла с нервным срывом. Очень хороша и Барбара Херши, со смаком, изяществом и чувством сыгравшая эдакую совестливую маркизу Де Мертей из «Опасных связей» Шодерло де Лакло, павшую в свое время жертвой манипулятора Гилберта Осмонда в исполнении Джона Малковича, выбор которого на роль тоже был явно продиктован ассоциациями с Вальмоном. Отдельная тема — визуальный ряд. Великолепный оператор Стюарт Драйберг превосходно чувствует не только живописную натуру и антураж, но и драматические крупные планы, превращая взгляды и прикосновения в основной метод воздействия, особенно под завораживающе мощную музыку Войцеха Килара. Увы, общая смазанность и туманность повествования отпугнули не только критику, но и публику, из-за чего картина провалилась в прокате, собрав жалкие 3,6 миллиона долларов. С наградами тоже не сложилось — номинаций на «Оскар» удостоились лишь художник-костюмер Джанет Паттерсон и Барбара Херши, а Кидман за свои старания не получила даже номинации на «Золотой Глобус».

7 из 10

Этот фильм достоин внимания только благодаря изысканным костюмам, роскошным интерьерам и милому личику Николь Кидман. Действительно, визуально фильм воспринимается органично, упоительно, расслабляюще. Голоса актеров, их утонченная речь, а также гармоничное музыкальное сопровождение услаждают слух. Казалось бы, смотреть это кино — одно удовольствие. Если бы не сюжет. Если не вдумываться в диалоги.

Девочка, ты глупая и наивная. Строишь из себя свободную женщину, а ведешь себя как мышь, размазывая сопли по лицу. Может это и есть начало феминизма — через страх разозлить муженька, который живет на твои деньги — все-таки обрести желанную свободу?

Но это было слишком нудно, неинтересно и старомодно. Я еле выдержала эти 2,5 часа муторных диалогов, переигранных эмоций и страданий непонятно о чем. Картина настолько утомляет, что даже нет сил задумываться, о чем она вообще была.

И даже крупные планы Николь и ее тонкого носика не смогли спасти этот фильм.

Правая рука с локтем, голова, правое колено, ещё одна правая рука, сменная, не со скипетром, но с крестным знамением, левая голень, правая ступня, левая коленная чашечка, левая нога, затем то же в обратном порядке — нога, коленная чашечка, голень, рука, колено, гордо посаженная на мощной шее, в шлеме плотно уложенных кудрей, с красивым, капризным, надменным ртом голова — и снова локоть правой руки: всё, что осталось от колоссальной статуи императора Константина, в пустынном дворике Палаццо Консерваторов, за осиротевшим без убранного из-под стихий в убежище Марка Аврелия додекагоном Микеланджело. Мечутся, хаотично мелькают меж серых, покрытых пылью, загаром эпох обломков колосса яркие ленты взгромождённых на высокие шиньоны шляпок, клетчатые оборки зимних кринолинов, каблуки рюмочками, талии скрипочками, свежие, умытые, не знающие косметики лица поздневикторианских дам, викторианством сытно вскормленных, но наскучивших его самодовольными добродетелями, выпорхнувших из духоты пухом выстланного гнезда — в мир, в Рим, чтобы жить, а не дышать.

И живут, и порхают бабочками меж руин, и думают, что причащаются римской славы с Капитолийской высоты, прелестные созданья, из того поколения, что — едва ли не единственное из всех историей зафиксированных поколений — так и не призывалось всеблагими в качестве собеседников на пир, по той простой причине, что роковых минут мира им в их жизненный срок не выпало. Не для того они сей мир посетили, чтобы испить высшего блажества сопричастности великим потрясениям, но чтобы наблюдать за потрясениями, застывшими в мраморе под рукой художника. Что парадоксально делает их соразмерными имперским колоссам.

Потому что в интерпретации Джейн Чемпион самоцельная манерность, безыроничное жеманство, крахмальная рафинированность и капризное мелкотемье Генри Джеймса с его вечнозелёными американскими экспатами среди замшелых красот Старого Света превращаются в нечто, особенно ценное пережившим век двадцатый. Её освобождённые историей от страха и потерь персонажи в отведенное им безмятежное время добросовестно, отчаянно даже, рук не покладая, ткут канву цивилизации — впрок, чтоб с запасом, чтоб на сто лет хаоса и разрушений хватило. Доводят до немыслимого совершенства искусство носить турнюр, сорти-де-бал, боа, веер, феску, цилиндр. Наполняют своё жизненное пространство изумительного изящества безделушками. Обживают ренессансное палаццо Таверна, упомянутое ещё Данте в «Чистилище», ремонтируют механизм его многоярусного фонтана, устилают коврами его барочные лестницы, очищают от свечной копоти фрески Себастьяно Риччи и Розы ди Тиволи, до блеска натирают паркет, пускают по залам вальса звук прелестный, и мазурки, и полонезы, и каватины, и баркаролы, и аве из заутрених а капелла. Влюбляются не в деньги, а в обещание утончённой чувственности. Женятся на деньгах по-эстетски, а не по свинской жадности и отрыгивающемуся расчёту. И даже издеваются красиво, без грязи, без мелкой мещанской лжи — обдавая холодом, когда страстно горят душа и тело, и жаждут выхода неопрятные чувства.

Джейн Кемпион не раз вспоминает по ходу фильма, что любимым поэтом Джеймса был Китс, а любимой присказкой для читателя из Китса «Любовь? — Игрушка лени золотой!» Мотивации максимального комфортного выживания неизменно оказываются у прагматика-Джеймса куда приоритетнее томлений смутного духа, и, по большому счету, ничуть не проигрывают им эстетически. Гребёнка барышни становится тиарой, стрелой Амура — бильярдный кий, и Марк Антоний проживает в Брунвик-сквере, а Клеопатра — в номере седьмом. Но все эти метаморфозы куда как живописнее, если мисс свежа и фигуриста, кавалер — осанист и натренирован верховой ездой и боксом, и на ней платья от Ворта, и на нём фраки от Стултца, и топчут они римские мостовые рионе Понте и рионе Пинья, и объясняются в своих не самых сложных чувствах у колоссальной античной ноги, принадлежавшей некогда статуе Исиды и брошенной в одном из внутренних двориков квартала иезуитов, ноги настолько древней, известной и напитанной поэтическими и художественными ассоциациями от Тассо до Байрона и от Гвидо Рени до Сильвестра Щедрина, что обаяние этих ассоциаций не может не окрасить и самой малокровной из грёз.

Конец XIX века. Молодая и привлекательная американка мисс Изабель Арчер приезжает погостить к своему дядюшке в Англию. Там она будоражит светское общество своими вольнодумными мыслями о женской свободе, в особенности, конечно, мужчин, которые воспринимают это как юношеский каприз милой особы и вполне не прочь заполучить такую милашку себе в жены, чтобы хвастаться ей как экзотической диковинкой. Но Изабель отвергает финансово выгодную партию и даже того, к кому не равнодушна, так как продолжает надеяться встретить нечто духовно большее. Но благодаря усердным «стараниям» светской львицы и интриганки мадам Мерль, судьба сводит Изабель с бедным, но алчным художником Осмондом, который умело оперируя сентиментальными клише, изловчился женить ее на себе, бессовестно пользуясь ее богатством в своих целях, вдобавок ко всему прочему превратил ее в моральную рабыню. И теперь вместо того, чтобы наслаждаться плодами своего выбора, по словам ее кузена, мисс Арчер вынуждена «лелеять самовлюбленный эгоизм дилетанта». Изабель с горечью осознает правдивость этих слов, но пока еще мужественно держит «оборону», потому что признать как жестоко она просчиталась из-за своей неопытности и горделивости — это еще более унизительно для нее.

В 90-х годах американский кинематограф продолжает осваивать тему женского бунтарства, правда в качестве новинки рассматривает эту идею на примере «дамской» классики предыдущего века, где бережно расшивает канву нитями феминизма (даже нашу Каренину не забыли). В числе прочих к модной тенденции присоединилась новозеландская писательница и режиссер Джейн Кэмпион, которая после своего головокружительного успеха на родине с кинокартиной «Пианино», затрагивающую тему страстного женского томления, решила далеко не уходить от прощупанной почвы и, вдохновившись на этот раз романом американского писателя Генри Джемса, развернула красочно-трогательный фильм «Портрет леди», где обновила стародавний сюжет актуальной направленностью. Однако это ничуть не испортило восприятие экранизации, скорее наоборот, режиссер изловчилась сохранить самобытность атмосферы чопорной аристократии, уважительно выдерживать паузы на психологических колебаниях героев, но при этом дала чуточку динамики, из-за чего процесс просмотра способен сдвинуться с мёртвой точки. Вдобавок в умелых руках реквизиторов антураж выглядит живописно, но без ложной помпезности, что отдельно удостаивается награды жюри. Правда поначалу двуглавый кучерявый «причесон» на аккуратненькой головке Николь Кидман вводит в смущение, но если смотреть не на него, а в ее глубокие, задумчивые глаза, то и это ей можно простить.

Учитывая, что в этот период снимается довольно внушительный объем фильмов о женском бунтарстве («Маленькие женщины», «Разум и чувства», «Эмма», «Гордость и предубеждение»), Кэмпион решила немного отличиться, внедрив в строгий колорит кадры с нашей реальностью: в начале фильма, вперемежку с титрами идет эпизод с современными девушками, которые многозначительно по очереди смотрят в камеру, возможно призывая не бояться перемен. Эффект связи времен особенно отчетливо проявляется в заключительные секунды фильма, когда героиня буквально застывает в сомнение о том, стоила ли игра свеч и если по прошествии длительного просмотра зритель еще не забыл с чего все началось, то узрит намек на благодарность сегодняшних женщин мятежницам прошлого столетия, которые заложили зерно женской эмансипации, а хорошо это или плохо — вопрос спорный, хотя фильм и осмеливается дать этому явлению положительную оценку.

Если девушка умна, эрудирована, талантлива и добродетельна, то чтобы соответствовать ей, мужчине тоже надо работать над собой, но чего ради, если есть более простой путь — внушить ей единственную цель носить платья да рожать детей, а самому распивать чаи, сидя в бархатных креслах да паразитировать на мыслях, выуженных из двух-трёх прочитанных за всю жизнь книжек. Но не всё так плохо. В названии фильма слово «леди» имеет более обобщенный характер, это метафора женщин, не желающих мириться со столь малозначимой ролью в мире, осознающих возможность не только получения образования, но и его применения, самореализации, свободы выбора. К сожалению, из-за неокрепшего разума и чувств они могут иметь неосторожность ухватить такой «кусок», который пока еще не в состоянии «проглотить», плюс ко всему периодически могут наивно грешить радикализмом и несправедливыми обвинениями мужчин во всех смертных грехах, при том не всегда являя собой образец целомудрия (яркий пример — мадам Мерль, которая, несмотря на все свои недостатки, в фильме показана всего лишь несчастной жертвой мужского обмана, а почему-то не своей лицемерности и жадности). Но хочется верить, что время, опыт, осмысление и не иссякающие надежды помогут здравомыслящим женщинам найти достойный компромисс с сильной половиной человечества, главное не быть наивной «крикуньей» о своих правах, как Изабель, ведь ее осечка — это символ глупой гордыни, по крайней мере, в интерпретации Джейн Кэмпион.

8 из 10