Бартон Финк

Знаете, в произведениях Коэнов мне, как и многим другим, всегда нравилось, что любой смотрящий после увиденного не может дать однозначный ответ на то, что же все-таки он только что посмотрел. Была ли это комедия или драма? Но жанр фильма не самый главный вопрос.

Давайте по порядку: я же не один увидел здесь довольно заметные отсылки на рай и ад? Думаю, это более чем очевидно. Я говорю об очень похожих вратах в окне за спиной Липника, похожих на врата в Рай. А также о горящей, но не сгорающей гостинице. Неужели это все просто-напросто аллегория на традиционное понимание мироздания? Разобраться в этом помогут сами герои, а именно Бартон и Чарли. Бартон, как и практически любая творческая личность, — человек не от мира сего. Он претенциозен и явно упивается тем, что он якобы понял мысли, так называемого, ‘простого человека’. Он живет в Нью-Йорке и ставит пьесы на Бродвее, пьёт дорогое шампанское и рассуждает о сущем. Но, внезапно, он попадает в мир Чарли. Чарли, как он говорит в начале, — обычный страховой агент. Рабочая сила этого мира. Он плачет за стеной именного для того, чтобы познакомиться с Бартоном. Чарли не знает боли, хоть он и говорит, что люди бывают жестокими. Потому что боль — это и есть жизнь Чарли. Они с Бартоном притворяются, что понимают друг друга, но оба понимают, что это неправда. Может ли быть так, что Бартон продал душу Чарли в обмен о его молчании? Вопросов в процессе просмотра может появиться сколько угодно, и чтобы не разводить графоманию, я попробую максимально понятно изложить свою главную мысль.

Можно сколько угодно придумывать теории, которые помогут нам разгадать этот фильм. Здесь есть все — библейские отсылки: Дьявол, который искушает тебя и просит продать ему душу, но все же понимающий тебя, и Бог, который сперва протягивает тебе руку помощи, но затем отвергает тебя; творческий кризис, который знаком любому творцу; простейшие ценности, которые преподносятся в другом свете, любовь, смерть, муки и жизнь. Здесь каждый увидит что-то своё. Именно в этом самый главный, как я считаю, гений фильма. Лично я здесь увидел немного непредсказуемую историю продажи души Дьяволу. И что самое интересное — Дьявол здесь единственный положительный персонаж.

Что касается актеров — не зря сценарий писался именно под них. Туртурро и Гудман — сложно выразить словами как отыграли эти люди, это просто нужно увидеть.

И самое главное, друзья — обращайте внимание на детали в фильмах этих двух гениев, они помогут вам понять их кино.

Время действия в фильме 1941 год. Год вступления США, находящихся в тяжелой экономической депрессии, во вторую Мировую войну. И также год, официально считающийся открытием эпохи нуара в американском кино.

Перед нами драматург-еврей левых взглядов Бартон Финк. Всякие сомнения в его таланте мы отвергаем сразу, Только что его пьеса имела оглушительный успех, его сомнения в себе — не более чем перфекционизм или неопытность. Это талантливый писатель. И тем не менее, получив проходной, но хорошо оплачиваемый заказ на сценарий о борце, он не в силах даже начать. Первую половину фильма мы видим бесплодные муки творчества. При этом борец (с виду уж точно) в его распоряжении появляется практически сразу, и он даже сирота, как советовала консультантка Одри — бери и пиши. Бартон Финк глух к подсказкам реального мира. Сценарий, который станет лучшим в его творчестве, ждёт решительно других движущих сил. Когда муки творчества заводят в окончательный тупик, в картине происходит внезапный перелом, и вся её прочно и надёжно сколоченная стилистика сливается в канализацию — нам показывают это в буквальном смысле. Фильм резко меняет жанр, и сценарий, наконец, рождается.

Фильм, до этого момента существовавший как реалистичная драма, становится фантастическим нуаром, не оставляя лично у меня сомнений, что он и является содержанием родившегося в муках сценария. Сценарий, про который сам герой говорит «самая важная работа, которую я делал», — режиссёры не озвучат, как не покажут и то, что принесло удачу и помогло закончить сценарий, то есть что лежит в коробке. Ужасную догадку о её содержимом зрителю разделить будет не с кем. Тонкая издёвка авторов хоть отчасти приближает зрителя к пониманию чужих творческих страданий.

«Муки творчества страшнее ада, и большинство людей в этом ничего не понимают». Когда в финале мы видим сущее воплощение ада на земле, то должны признать, что даже не представляли, чем платит художник за желание «показать вам что-то прекрасное, что-то про всех нас».

На протяжении всего фильма мы чувствуем близость воды: от неё комары, она струится по стенам в отеле, она капает с Финка, вода льется на орущего за дверью Билла. Во всём этом видны признаки приближающейся неизбежности — и Финк таки окажется на берегу моря внутри висевшей на стене картинки. Фантазия поменяется местами с реальностью. В руках Финка мы видим коробку с неназванным предметом внутри. И по инерции думаем, что знаем её содержимое. Ведь, «как говорится, есть голова — есть надежда».

Финк, написав прекрасный сценарий (в каком-то смысле мы его видели), получает циничный отказ в постановке. Он на контракте, и его голова больше не принадлежит ему, как и его сценарии. И даже если его сценарии увидят свет, как увидела коробку с неизвестным содержимым последняя собеседница Бартона Финка, — он не сможет назвать их своими. Он стал литературным негром, как и та, память о которой хранит. Именно такова была в Голливуде судьба прообраза Бартона Финка — реально существовавшего драматурга Клиффорда Одетса.

На мой взгляд, «Бартон Финк» — прекрасный во всей множественности смыслов фильм памяти безвестных голливудских драматургов времён студийной монополизации. Но даже если ничего этого не учитывать, фильм ничуть не теряет.

10 из 10

Бартон Финк — писатель, которого пригласили написать сценарий для фильма о рестлерах. Он хочет написать честный социальный роман, живя в дешёвой гостинице в Голливуде, но дело не идёт, то сосед не вовремя припрётся, то обои отклеятся… Пока не выяснится, что его сосед не столь прост.

Братья Коэны — абсолютный культ для любителей авторского кино. Но то ли постмодернизм не совсем моё, то ли туп как сибирский валенок, но никак не могу прочитать их стиль и смыслы. Поэтому из всей их обширной фильмографии тронули по-настоящему Внутри Льюина Дэвиса, Фарго, Воспитание Аризоны, ну и Старикам тут не место. А вот Перекресток Миллера и даже Большой Лебовски (несмотря на всё обаяние Джеффа Бриджеса) не очень-то и зашли.

С Бартоном Финком что-то пошло не так. Скептицизм первого часа сменился удивлением от последней трети шедевра… Не самый лёгкий просмотр вызвал вопросы, а чем так велик фильм? Чего ж от него так спирает и критиков, и бо?льшую часть интеллектуальной публики?

И даже очевидное не убеждает, что именно об этом кино снято — смешение реальности и фантазии, Голливуд и независимые, метафора несвободы дешёвого отеля, постмодернистский ход с маньяком, кино как альтер-эго режиссёров (еврей-писатель с раздвоением личности, если не сказать, что с шизофренией, а заодно привет Феллини с 8 1/2), наконец, самоирония о неисполнимости желаний в творчестве (творческий кризис, если хотите). Ты можешь желать установить справедливость на всем свете, но окажется, что по-настоящему тебя вдохновляет лишь дешёвое криминальное чтиво, а не успех, деньги или принципы. Может, от этого и бухал Фолкнер, так и не смогший продаться Голливуду?

Об этом ли кино? Да чёрт его знает. Гении ли Коэны или раскрученные критиками режиссёры? Тоже не уверен. Может, в этой загадке и зарыт секрет их культа?

P.s. Роджер Дикинс снял очень красиво — особенно хорош пожар и пляж.

Итан и Джоэл Коэны не с проста считаются настоящими мастерами, постигнувшими ремесло кинопроизводства во всех его аспектах. Продюсирование, сценарий, монтаж — братья успевали касаться каждой стороны своих творений. Но перегорание настигает даже самых талантливых, даже если их гений не вызывает сомнений у искушенных зрителей. Кому, как не им известно, что такое муки творческого кризиса.

Бартон Финк — немного странноватый писатель еврейского происхождения, который, однако уже успел испробовать вкус успеха на Бродвее. Следующая остановка — Голливуд. Но сразу же по приезде Финк понимает, что это немного не то, что он ожидал увидеть. Мир правда жесток и в этой жестокости нет места притягательному оазису под названием Голливуд. Обои, постоянно отдирающиеся от жары, «картонные» стены, чёртовы комары — всё это не может не задеть полёт вдохновения. Да ещё и писатель, коим ты восхищался, оказывается обыкновенным пьяницей, за которого всю работу делает его «секретарша».. Благо, есть отдушина — красавица, пытливо смотрящая на горизонт, у чьих ног плещутся волны. Но, это всего лишь фото в жутковатом отеле Бартона. Фото, скорее играющее роль окна в светлый мир, о котором всё ещё мечтает писатель.

Но есть и с кем поговорить — сосед в отеле, Чарльз Мэдоус. Самый обыкновенный страховщик, со своим багажом историй, со своими сожалениями, со своей более простой картиной мира. Для таких одухотворённых личностей как Бартон эта картина уж очень приземлённая. Слишком проста, чтобы занимать место и время тех, кто творит. И в этом вся проблема. Финк уверен — он спаситель, долгожданный слуга народа, что приехал понять душу простого рабочего человека, дать ему хлеб насущный. И эта уверенность лишь подтверждает главный бич, который не хочет замечать писатель. Чтобы понять — надо слушать, надо хотеть услышать. Слышать — значит принимать отвратительный номер в отеле со странным портье, захотеть узнать множество удивительных историй простого соседа… Слишком уж это чуждо для жителей, что по другую сторону баррикад — открывать своё сознание не только для сценария, но и для настоящей жизни.

«Иногда так жарко, что хочется из шкуры выползти.. Ты думаешь ты знаешь боль? Посмотри на эту помойку. Ты ведь просто турист с пишущей машинкой, а я живу здесь. Ты пришёл в мой дом и жалуешься, что я шумел…». Пелена собственного жара не позволяла Бартону Финку понимать, что тому простому народу, за которых он болеет в своих пьесах тоже бывает жарко.

Я не удивлена, что за эту работу братья стали обладатели Золотой Пальмовой ветви в Каннах (плюс еще и серебряная награда Джону Туртурро и награда за лучшую режиссуру!). При просмотре зритель никогда не отпускает нужный темп, плавно меняющееся настроение картины задаёт нужный тон. Но какой этот тон? В определённый момент вы спросите: «Черт, да что же это за кино? Что за жанр?». Скорее всего, этот вопрос так и останется без ответа. И эта ещё одна прелесть, характерная для Коэнов — умение мастерски воплощать на экране хитросплетения жанров. В итоге мы получаем ещё один непревзойдённый шедевр кинематографа.