Легенда о Нараяме

Единственный простой способ подвести итог этого фильма — назвать его шедевром, который необходимо увидеть каждому. Он один из самых красивых в японской эстетике, его цвета насыщены и выразительны: зимние эпизоды дают ощущение холода, весенняя зелень — чувство возрождения. Описание мрачности и красоты жизни графично и одновременно наполнено юмором, жёсткостью и глубиной смысла.

«Легенда о Нараяме» похожа на антиутопию в бедной деревне феодальной Японии. Её жители не только живут на природе, но и сами являются частью природы. На фоне прекрасного селенья, расположившегося в пышном ландшафте горной долины, люди живут почти как животные, в зависимости от количества пропитания, накопанного из земли. Они грязны, голодны и порочны. Бьют и продают слабых и безответных, потому что у животных кто сильней, тот и прав. Спаривание, еда, выделения, смерть — всё рассматривается ими без стыда как одинаково элементарные и необходимые для выживания функции.

Но они же и человечные. Мелочные в один момент, гордые и благородные в другой, а иногда любящие, жаждущие и смелые. Контрасты характеров создают много комичных моментов, но изображённые крайности говорят о том, что это чрезмерно преувеличенный пересказ древней легенды, а не правдоподобный культурный портрет.

Путешествие к кульминации фильма предсказуемо мрачно, но в нем есть абсолютная красота, проливающая свет на происхождение азиатских духовных практик. Жизнь драгоценна, потому что она непостоянна. И если, приняв цикличность рождения и смерти как данность, хорошо подготовиться к своему уходу, жизнь станет осмысленна и полна, а смерть будет завидна в своей безмятежности.

Дикие люди, эти японцы, и нравы у них дикие. Где это видано, чтобы дети уносили престарелых родителей умирать в пустынное место на горе? Вы скажете, что и в нашем фольклоре злая мачеха посылает отца в лес с дочкой, чтоб там её оставить. Так ведь мачеха у нас однозначно злая, жизнь её потом изрядно потреплет за её дела, а дочку не только спасёт, но и в выигрыше оставит. А в японском фольклоре убивать стариков — честь и достоинство. Не, это выше моего понимания…

19-й век. В глухой деревушке демографический кризис — в преддверии зимы слишком много ртов в каждой семье. От детей, особенно мальчиков, избавляются — их тельцами можно удобрять огород. И это даже может стать предметом шутки. Весёленький такой юмор. Девочек оставляют в живых — их можно продать за соль. Жениться имеет право только старший сын в семье, младшие остаются бездетными батраками. Жизнь жестока в этой деревне, сельчане могут устроить скорый самосуд над провинившимися соседями, таким образом избавившись от лишних проблем в будущем, да и вообще всё подчинено исключительно целесообразности. В том числе, и верования.

Главная героиня — ещё крепкая старуха, даже зубы у неё все целёхонькие. Но она собирается на гору Нараяма, потому что таков священный обычай, и она простить не может своего мужа, который когда-то, нарушив этот обычай, сбежал из деревни.

Основной посыл фильма, как мне видится: пожил сам — дай пожить другим, вовремя уйди, не теряя достоинства. Тогда твоя жизнь и смерть будут исполнены смысла, как у всего живого в природе. Кстати, животный мир в фильме представлен разнообразно, и люди находятся как бы в одном ряду с ним, по замыслу автора. Но выглядит это несколько иначе — человек в фильме нередко ведёт себя более по-скотски, чем скотина. И жители деревни не опустились до этого — на самом деле, они никогда и не поднимались, так и жили всегда в низости, а их верх духовности — заставить сына убить себя.

Поступать правильно — это делать то, что послужит для блага окружающих. Казалось бы, разве можно с этим спорить? Но в «Легенде о Нараяме» это подразумевает и убийство близких людей, и не только слабых и беспомощных, и не только напрямую — порой исподтишка…

Я понимаю, что большая часть всяких разных смыслов фильма от меня укрылась, потому что я представитель иной культуры, для которой невероятно чуждо то, что свойственно японцам. Но он зацепил меня не только своей дикостью и животным эротизмом, но и красотой, суровой и в то же время какой-то беззащитной. И да, фильм навёл на размышления о сущности человека, а этим далеко не каждая картина может похвастаться.

Стоит добавить, что фильм является ремейком ленты Киноситы, которая, в свою очередь, основана на рассказах Ситиро Фукадзавы. В 1983-м году получил Золотую пальмовую ветвь на Каннском кинофестивале.

9 из 10

- Есть ли во Вселенной хоть одна стоящая вещь?
- Да, сила любви.

Нисаргадатта Махарадж «Я есть То»

С вертолета снимать непросто, но даже трепет оператора не бросит тень на величие горного пейзажа зимой. Тысячелетние хребты-исполины, устланные белоснежной гладью с лоскутами лесов, наплывают друг на друга под гипнотическую колыбель ветра и фуэ. Тебя же вдруг наполняет тревога природы необъяснимой. Этюд в сумеречных тонах и восхищает и пугает. Лишь в конце вступления минор переходит в мажор, а седая пустыня разбавляется горсткой хиленьких минка.

На этом красота делает долгую паузу. Сёхэй Имамура спускает нас со своего вертолёта на вершинами отрезанную от мира крестьянскую землю, где холодную безупречность общего пейзажа сменяет жутковатая реалистичность деталей. Он был не первым, кто экранизировал повести Ситиро Фукадзавы «Сказ о горе Нараяма» и «Человек из Тохуку», основанные на древнеяпонской притче. Само предание о ритуале «избавления от старухи», как понимается, прожорливой и уже бесполезной, стало сюжетом одного из ранних аниме в начале века, но книгу писателя перенесли на экран только в 1958-м. Сделал это не менее почитаемый маэстро японского кино Киносита. Несмотря на общий сюжет, стилистически, а следом и концептуально, «Легенды» отличаются.

Киносита сознательно снимал всё в павильонах, его фильм — это кабуки, театр, стиль, декорации и даже условности. Место действия в нём вторично, сама суть притчи с переживаниями сына и матери выставлена на первый план и рассмотрена под микроскопом. Имамура берёт шире, помещая героев в конкретные крайне жесткие внешние условия, однако от этого нисколько не теряет и во внутреннем наполнении. Подробная природа здесь служит метафорой. Человек-животное — это, конечно, не в бровь и не в глаз, а в лоб, но зритель всё равно падает от шока. Метафора проста, да точна. Ведь, если б не ружья, то эпоху утопающей в удобрениях, небритой и воняющей деревушки можно было б смело назвать, например, средневековой: дикие времена, дикие нравы. Кстати, сказание о Нараяме и ведёт своё исчисление примерно с десятого века, а споры о том, существовал ли ритуал убасутэ на самом деле, не утихают до сих пор. В Японии с её культом почтения к долголетию маловероятно, но нельзя ведь полностью исключать этот ужас в столь отдалённых от цивилизации селениях.

В конце концов, притча есть притча — упражнение воображения для практических выводов. Покуда жизнь не жизнь, а борьба за неё, с голодом в том числе, человеку разумному тяжело отслоиться от неразумного. И не важно, какой за окном век: десятый, девятнадцатый, как в кино, или двадцать первый. Встречаются мнения, будто метафора обманчива, а сам убасутэ и есть акт человеческой дифференциации и инициации среди животного мира. Сомнительно. Да, это — ритуал, но нет в нём истинного божественного смысла. Хоть старейшины во время церемонии прощания убеждают, будто на вершине горы, куда сын должен отнести мать в последний путь, её встретит Бог, реальный смысл действа связан лишь с практической пользой. Для касты понимающих, конечно. В дикой природе первыми погибают самые беззащитные и бесполезные: старики и детёныши. Слабые иждивенцы. В деревушке «Нараямы» многое как в дикой природе. В особо тяжелые годы даже от лишних новорождённых избавляются: дочерей продают, а сыновей просто выбрасывают на улицу. Что уж говорить о «пенсионерах»…

Первобытный порядок, как известно, умер с появлением прибавочного продукта, а у наших крестьян такового нет. Преодолеть «животный» барьер без него можно, но сложно. Если в убасутэ имеется некая человечность или божественность, то она, прежде всего, в готовности идти на самопожертвование ещё здоровой матери по имени Орин. Да, отчасти это слепая вера в священность архаичного обычая, но в то же время понимание его практического смысла. Жертва матери куда более осознанна и добровольна, чем иное самурайское сеппуку: невестка сына в положении, а, значит, кто-то должен освободить место.

Да и нет никакого греха в том, чтобы верить в пустые или навязанные идеалы. Десятки миллионов ради них погибали, погибают и будут, увы, погибать. Но в историю войдёт не то ради чего, а то как. Орин готова это сделать с честью, смелостью и достоинством. Она даже искренне презирает пропавшего мужа, не пожелавшего отнести свою мать на вершину горы: «Таков уж закон и доброта здесь не причём. Но твой отец не смог выполнить свой долг… опозорил нас».

Сосед Матай — ровесник, ему также семидесятый, а, значит, и его время пришло. Но он цепляется за жизнь всем, чем может: последней слезой, рывком сломанного ногтя, усталыми от крика связками. И разве обвинишь его в этом? Разве достойно презрения нежелание замёрзнуть или стать добровольным кормом для воронья в скалистой глуши? Каждый из них прав по-своему, но логика человеческого развития спустя десятилетия сама определит, что именно позиция Матая естественна, а, значит, вечна. И нет в мольбе о жизни позора, о котором кричит его молодой сын, ещё не представивший хорошенько, как и его когда-нибудь поднимут на гору.

Что же может разрушить жестокий обычай, помимо экономического прогресса? Прогресс самого человека. Если сын Орин Тацухей вначале петушится с лозунгом «я не такой, как отец», то чем ближе к делу, тем больше любовь к матери вытесняет почтение к противоестественному закону. Любовь, любовь… сильнейшая из сил оказывается мощнее традиции и даже нужды. Она порождает отличающее homo sapiens сомнение. Наверное, правы и экзистенциалисты — смысл и ценность жизни открывается лишь перед лицом смерти. Даже если эта смерть не твоя.

Визуальное великолепие возвращается к нам, когда сын ступает на гору с матерью, когда удаляется от дома-хлева в чистую природу, когда вновь выпадает снег, символизируя цикличность бытия. В операторских приёмах узнаётся влияние австралийского шедевра «Пикник у висячей скалы», где восхождение также становилось обрядом перехода между мирами. Но если полотно Уира красиво от начала до конца, то Имамура за предыдущий двухчасовой «земной» период слишком увлёкся правдоподобием. Натуралистичность сцен поедающей и совокупляющейся природы такая, что National Geographic отдыхает, но и она не идёт ни в какое сравнение с шоком от нравов некоторых персонажей деревушки. Остаётся лишь удивляться, как в 83-м это пропустили в советский прокат. Зритель, однако, шёл не на скотоложство и прочий трэш, а на экзотическую ещё эротику. У Имамуры она довольно стандартна, но обладает сильной животной энергией.

Впрочем, какое ему со всем трэшем было дело до того, что даже иной насмотревшийся зритель отвернётся от экрана? Тогда это называлось понятными для европейца приёмами. Тогда этим, в том числе, прокладывалась тропинка к Каннам.

«Смотрели легенду о нарайяме? Этот фильм о становлении человеческой нравственности. Матриархат, семья, три сына. Старший равен человеку. Средний сын равен животному. Младший ниже животного. Фон: сравнение с миром животных по общей линии — продолжение рода, стремление к чувственным удовольствиям. Мораль: мое на втором месте, интересы целого на первом. Старший всю картошку раздал и не заметил как остался с пустыми руками.

Среднего сына, его отношения с женщиной (женой) показывают на фоне пары бабочек, других животных. Он недалеко от них ушел. Младший зоофил. У него нет исторического будущего. Естественный отбор сменяется социально-нравственным отбором. Не убий, не укради и т. п. в генах через историю (всю семью, где родившихся мальчиков убивали, а девочек растили на продажу, закопали живыми в яму). Весь род извели.

Смотрела этот фильм и у меня мозги работали, крутились. Почему это показано, а это сказано. Вопрос старшего сына жене: тебе хорошо, после интима озвучили затем, чтобы показать, что даже в этом он не для себя, а для другого, другой, вернее. Я так понимаю. Поражает, что в этом фильме все — слово, кадр работает на идею. Фильм был не понят. Все выходили из кино и смотреть друг на друга не хотели, стыдно. А фильм о становлении нравственности через отбор и естественный и культурный.»