Жизнь куртизанки Охару

Рассуждая о «мировых линиях» у Мидзогути Делез прямо пишет об их разрывании в «Жизни…». Но не является ли образ нищенки, собирающей религиозные подаяния, образом не отчаяния и деклассированности, а примером буддистского растворения. Растворение не надо путать со смирением, фильм Мидзогути к европейской логике вообще имеет мало отношения. Смирение возможно через преодоление, это всегда внутренняя борьба, нужно как бы сломать себя-во-времени, чтобы получить себя-для-вечности. Растворение же возможно через неделание, оставление воли, в некоем нашем западном смысле. Вектором Охару и так был сын, свидание с которым невозможность. После того как невозможность зафиксирована, остается не поменять социальное лицо, именно раствориться из социума, если можно так сказать. В фильме Охару попросту исчезает, чтобы в следующих кадрах предстать нищенкой. Это не побег и даже не уход, а другой мотив, нам не близкий.

Вообще, логика Мидзогути не логика, например, Куросавы. Первый ближе Толстому, второй, и это очевидно, — Достоевскому. Вспомним хотя бы «Додескаден» с его мимичностью и мимикрией под «обычную» жизнь невыносимого и материально и психологически энтропийного топоса лачуг, главной эмблемой которого является призрачная железная дорога, проходящая буквально и по головам и телам героев, и в голове подростка-безумца. Пустота Куросавы страшна, это пустота утра, когда Мышкин уже обо всем поговорил с Рогожиным и замолчал окончательно и бесповоротно. Пустота Мидзогути не отсутствие присутствия, но совпадение мирового и личностного контура, из такой рамки не выпасть, не выстрелить из ружья, не перейти в безумие. Существование уже больше не иллюзия, поэтому у Мидзогути и нет деградации, жизнь начинается там, где кончилась стратификация, где ты больше не мать принца и не какой-то еще человек общества. снова вернемся для ясности к клоуну и миму. Клоун только притворяется, что он в тюрьме (Чаплин), мим же делает вид, что он на свободе. Клоун не может совершить побег, потому что он и так свободен, точнее уже сбежал. Мим схож с человеком в психологическом шоке, думающем, что его жизнь такая же, как прежде, что у него есть все, что он утратил, поэтому он только и может, что пластически воспроизводить контуры мнимых вещей (весь Додескаден выстроен из этого мотива, например, мечта о замке нищих отца и сына: отец мечтает о нем, как будто он у них есть, то есть был), а если он остановится под стук трамвайных колес или скрип фуникулера, то дальше может последовать только смерть.

Вот поэтому история Охару не история ошибки-за-ошибкой, мы христианизируем тем самым сюжет, наполняя его даже не моралью, а морализаторством. Жизнь куртизанки Охару» — один из лучших фильмов о победе над пространством.

9 из 10

Кэндзи Мидзогути один из самых титулованных режиссеров Японии, один из трех титанов (остальные два — это Ясудзиро Одзу и Акира Куросава), которые первыми получили широкое признание на Западе. Значение Мидзогути как для национального кинематографа Японии (хотя до 50-х годов на родине режиссера не очень ратовали, громя его фильмы и называя режиссуру Мидзогути «безнадежно устаревшей»), так и для мирового кинематографа невозможно переоценить — режиссера вполне справедливо сравнивают с Сергеем Эйзенштейном. Это сравнение приведено, конечно, не в плане сходства художественных приемов, а как сопоставление кинематографистов, прошедших достаточно схожие творческие пути (что справедливо, правда, лишь до середины 40-х годов) и наиболее сильно повлиявших на развитие киноязыка в рамках национальных кинопроизводств.

Влияние Мидзогути на мировое кино огромно, к числу его последователей и учеников можно, так или иначе, отнести целые киношколы: от французской Новой волны и представителей так называемого Большого Модернизма до создателей дзидай-гэки и кайданов, таких как Канэто Синдо или, к примеру, Масаки Кобаяси.

Фильм 1952 года «Жизнь куртизанки Охару» (другое название — «Женщина Сайкаку») принадлежит к «золотому» периоду творчества режиссера, это фильм, который сразу, следом за «Расёмоном» Куросавы получил признание западной критики, получив серебряного льва на фестивале в Венеции и, наконец, это фильм, после успеха которого режиссера перестали критиковать на родине и, наконец, признали его талант. После того, как кинематографисты французской Новой волны высказались об огромном влиянии Мидзогути на их творчество, особенно смешно выглядят обвинения некоторых японских критиков в старомодности режиссерской манеры Мидзогути. А в «Жизни куртизанки Охару» эта манера представлена во всей красе: знаменитые «планы-эпизоды», живое панорамирование и движения камеры, буквально переносящие зрителя по ту сторону экрана, работающие на настроение, на атмосферу и на драматургию фильма. Эти движения камеры многие исследователи творчества Мидзогути сравнивали с движениями японских танцовщиц, когда каждый взмах руки или перемещение спины выражает тонкую эмоцию или оттенок чувства.

В фильме рассказывается история молодой девушки-аристократки по имени Охару, которую выслали из Токио за запрещенную связь с мужчиной низкого происхождения. В дальнейшем судьба наносит Охару один удар за другим, а сама она опускается все ниже и ниже по социальной лестнице.

Мидзогути известен как «певец женских душ», исследователь женских судеб в среде, которая за многие века выработала отношение к женщине, как к вещи. Тема угнетения женщины была главной в творчестве японского режиссера, а «Жизнь куртизанки Охару» он называл лучшим и любимейшим из своих фильмов, что неудивительно, зная его биографию. Кэндзи Мидзогути родился в бедной семье, его отец был деспотом, а его сестру, чтобы прокормиться, отдали в чужую семью, которая продала девочку в публичный дом (похожий эпизод имеется в «Жизни куртизанки Охару»). Это событие оказало громадное впечатление на маленького Кэндзи, воспитанием которого занимались, в основном, сестра и мать. Благодаря сестре, нашедшей богатого покровителя (и такой эпизод имеется в «Женщине сайкаку»), Кэндзи смог завершить обучение и заняться творчеством, а мотивы женского сострадания и взлетов-падений на социальной лестнице заняли важное место в творчестве режиссера.

Исследуя женский характер, Мидзогути одновременно показывает обычаи, нравы, взаимоотношения людей в Японии XVI века, что также является характерной чертой его творчества. Большой ревнитель японской культуры и знаток традиций, Мидзогути использует свои знания в «Жизни куртизанки Охару», чтобы подчеркнуть психологизм персонажей и трагичность ситуации, в которой оказалась Охару.

Говоря об этом фильме, нельзя умолчать об исполнительнице главной роли — актрисе Кинуё Танаке, которая блестяще сыграла Охару, что еще раз показало, помимо ее большого актерского дарования, талант Мидзогути в работе с женщинами. Кстати, роль Охару стала главнейшей в жизни актрисы.

Созданная на стыке двух главных тем (судьба женщины и японская традиционная культура), проходящих через все наследие Кэндзи Мидзогути, «Жизнь куртизанки Охару» является одним из важнейших произведений не только в обширной фильмографии режиссера, но и в японском и мировом кинематографе в целом, что неизменно подтверждается интересом к фильму как многих поколений простых кинолюбителей, киноманов, так и профессиональных кинематографистов.

Выше приведенное высказывание сильно притянуто за уши. Но нечто общее между двумя О`Харами, безусловно, есть. А именно — право свободного выбора для женщины. Объединяет их и время — начало 2-й пол. 19 века. В остальном история японки гораздо трагичнее, хотя и войны здесь поменьше.

Дочь самурая, живущая при дворце выдворена за его пределы, поскольку поймана с простолюдином, с которым решила связать свою судьбу. За тем и следует история ее горделивого падения.

Самое интересное в фильме — причудливо выстроенные мизансцены и декорации, совмещающие традиции театров европейского и традиционного японского. столкновение мира свободного и традиционного. Особенно поразительна сцена из японского театра марионеток, где каждое движение куклы предопределяется иерархией театра. Параллельное расположение человеческого и кукольного миров определяет метафору, в которой женщина — заложник своей судьбы, кукла в чужих руках. Остается лишь высокая доля сопротивления ей.

Конечно, европейское искусство в плане метафоричности достаточно ощутимо беднее, нежели восточное, особенно японское. Ему больше присуща игра ума, нежели образность и метафора. Наверное, поэтому история куртизанки О Хару встрчена в мировом киноссобществе с восторгом. Принцип соединения богатой восточной театральной традиции, да еще построенной на экзотичном материале японской культуры костюма, жеста, архитектуры, особого урбанистического пространства, с традицией европейского театра и кино (драматического, прежде всего) дал богатые плоды в дальнейшем. Особенно у Куросавы. А Япония стала частью мировой кинематографической культуры.

9 из 10