Квайдан: Повествование о загадочном и ужасном

Изумительное кино. Один из самых красиво снятых и сыгранных японских фильмов всех времен, «Квайдан» похож на сновидение, переносящее зрителя в сказочный мир подсознания.

Его четыре мистических истории взяты из книги востоковеда Лафкадио Херна «Кайдан: история и очерки об удивительных явлениях». Они хорошо связаны меж собой, но только лишь тем, что все они показывают связь между духовным и материальным миром.

Первая история рассказывает о горько-сладком воссоединении после предательства и неудач. Вторая — о красоте и жестокости зимы. Третья история о слепом музыканте, играющем для побеждённого клана самураев — настоящий шедевр во всех отношениях. Четвёртая никогда не будет объяснена, потому что у неё нет конца.

Повествование развивается в медленном и обдуманном темпе, с маниакальным вниманием к деталям, что погружает зрителя в миросозерцание персонажей. Настоящий ужас кроется не в дешёвых испугах от неожиданности и не в образах смерти, а в глубоко тревожащих сценах человеческих трагедий, которым не дают эмоционального выхода. Это лучше всего ощущается на протяжении первых двух историй, наполненных переживаниями любви и утраты.

«Это сказка одновременно невероятно жуткая и невероятно красивая, рассказывает о любви и смерти с равноценной страстью» Гильермо дель Торо

Решив отойти от привычных военных картин, Кобаяси совершил прорыв японского кинематографа. Взяв за основу произведения Лафкадио Хёрна «Квайдан: Истории о привидениях», режиссер отошел от жестокости в пользу изысканных мистических историй о встречах живых с мертвыми, рая и ада. Хоть лента и числится как фильм ужасов, в ней нет кровопролития и насилия.

Фабула ленты не нуждается в пояснениях. Здесь важна не столько она, сколько символика — расплата за предательства и нарушения табу, личное и всеобщее грехопадение, пересечение границ дозволенного. Нет четких рамок между реальностью и потусторонним миром. Неверие в загробную жизнь опасно на столько же, насколько опасна и связь с ним. Но губительна вовсе не встреча с призраками, а неотвратимая кара за свои проступки.

Кобаяси добился того редкого психологического хоррора, используя минимальное количество спецэффектов, когда даже поворот камеры или смена ракурса создает атмосферу. Каждый кадр поражает утонченностью и завораживает. Данному эффекту фильм обязан съемкам в павильоне от чего создается впечатление театральной постановки. Статичные живописные декорации, визуально кажущиеся искусственными и нарисованными, необычно сочетаются с натуральностью, объединяя сюрреализм и экспрессионизм.

Но в итоге волшебная сказка более реалистична нежели натуралистичные хорроры.

Собственно, хоррором «Кайдан» назвать сложно. Больше всего данный фильм напоминает фэнтези с участием людей призраков. Причем фэнтези качественное, без всякой патетики, почти без батальных сцен, без надуманной философии. Просто есть четыре истории о встрече человека с потусторонним: самурай встречает жену, с которой расстался много лет назад, молодого лесоруба оставляет в живых кровожадная снежная женщина, призраки воинов заставляют монаха-сказителя исполнять песни об их подвигах, в чашке чая скромного писателя появляется незнакомец… Смысл этих историй — не напугать зрителя, а скорее рассказать о встрече двух миров. Причем рассказать спокойно, без лишнего экшена. Герои «Кайдана», даже воины, ни с кем не дерутся, ничего не разрушают, просто общаются, говорят и показывают. «Кайдан» — история мирных контактов.

Оформлена это история великолепно. Цвета вроде яркие, насыщенные, но глаз не режут, а наоборот, радуют. Прекрасная операторская работа — каждый кадр достоин галереи. Абсолютно шикарные по тем временам (и по нынешним тоже) спецэффекты. Замечательная актерская игра.

К хоррору фильм отнесли, вероятно, за компанию — почти все остальные кайданы (в 50е-60е этот жанр был в моде) оформлены именно как хорроры. Собственно, кайдан — жанр вполне самостоятельный, в рамки хоррора и фэнтези его запихнули, по всей вероятности, западные киноведы. Или японские киноведы, ориентировавшиеся на западные стандарты. Фильм при этом чисто японский, без видимого влияния Запада: чисто японские истории, японская же эстетика…

В общем, фильм получился гениальный по всем статьям, вероятно, величайший в своем жанре.

10 из 10

Да, сном и только сном должны его назвать, —
И в этом мне пришлось сегодня убедиться, —
Мир — только сон…
А я-то думал — явь,
Я думал — это жизнь, а это — снится!..
Ки-но Цураюки

Однажды японский режиссёр Кобаяси Масаки совершил прорыв за грань собственного мира из фильмов военной тематики — мира жестокого и сурового, и изысканно раскрыл тему человеческого рая и ада на земле в мистической постановке кайдана. Возможно, такому прорыву из собственной реальности поспособствовало обращение режиссёра за год до этого к традиционному японскому жанру дзидайгэки, где Кобаяси, сохранив форму, наполнил её совершенно нетипичным содержанием и потребовалось время, чтобы переосмыслить новый взгляд на вековые устои. Потому следующий фильм стал своеобразной отдушиной, отдыхом для накопления свежих идей. И совершенно неудивительно, что вместе с мастером в ирреальное приключение отправились два его верных талантливых соратника: оператор Миядзима Ёсуо и артист Накадаи Тацуя. Так появился «Квайдан: Повествование о загадочном и ужасном» — кинолента, вмиг ставшая эталоном для всех последующих постановок кайданов.

«Квайдан» — это четыре мистических моногатари, где часть из них записана и литературно обработана Якумо Коидзуми* в 1904-м году, а через шестьдесят лет переведёна Кобаяси Масаки на киноязык с тонким и красивым символизмом. Здесь сами собой распахиваются ворота заброшенного дома, где углы давным-давно опутаны тюлем паутины и лишь одна из многочисленных комнат озарена тёплым светом тающей свечи. Женская жертвенность окутана флёром глубокой тоски мужей, внезапно осознавших ценность любви, искренности и преданности, а призраки воинов, доблестно погибших на поле брани, оживают, чтобы насладиться сказаниями слепого певца об их сражениях. Здесь дух самурая, отразившийся в чаше с водой, может свести с ума… Всё здесь призрачно, зыбко, нереально, но в то же время манко, чарующе и более настояще, чем может показаться поначалу. Эти истории о призраках, что пришли из древности, так глубоко проникают через экранную реальность, что становятся частью мира живых, тем более, что некоторые из них овеяны уже более современными фантазиями.

Японские призраки могут не только возвращаться в мир людей, но и при определённых условиях вступать с ними в брак и рожать детей, о чём повествует новелла «Юки-онна». Или возвратиться в прежнем облике, чтобы провести ещё одну ночь с любимым мужем, много лет как покинувшим жену в поисках лучшей доли для себя, а раскаявшимся когда уже стало совсем поздно. Мистика этой новеллы о «Чёрных волосах» перекликается с волшебством истории, случившейся с одним из героев в «Ugetsu monogatari» Мидзогути Кэндзи. Различие лишь в деталях, тогда как суть осталась неизменной. Из таких историй видно, как дух обычного певца-сказителя Хоити становится подобен силе духа и мужеству самураев, о которых он поёт предания древности. Словно призрачный самурай, являющийся за ним каждый вечер, — это выражение скрытых сил Мими-наси-Хоити, теневая сторона его личности. А человек, вместе с водой выпивший душу другого, сам будет обречён вечно скитаться по кувшинам и чашам да пугать своим отражением людей и через несколько веков.

«Квайдан» — это одна из немногих кинолент режиссёра, снятая почти полностью в павильоне. Видимо потому создаётся впечатление то театральной постановки, перенесённой в настоящую жизнь, то оживших полотен художника, рассказывающих истории вместе с незримо присутствующим катари. Почти во всех новеллах можно заметить статичный самый дальний план в виде художественного полотна, что вместе с более близкими фонами натуральной или подчёркнуто декоративной природы рождает удивительный эффект чудес и волшебства, проникших в обычную жизнь. Так, например, фон неба в морозную заснеженную зиму вместо луны озаряет сюрреалистично-сказочное синее око (да не одно, а несколько, что можно даже рассмотреть изящные черты лица, наблюдающего из-за горизонта за дровосеками), а в летнем закате облачком появляются алые губки, подчёркивающие пору любви героя. При этом каждая из новелл имеет свой доминирующий цвет. Плавные переходы последовательно меняющихся событий дополняются сценами, растворяющимися одна в другой, с монтажными рефренами, что позволяет различить грёзы и реальность, призраков и живых людей.

С помощью ассоциативного монтажа мягко и одновременно мрачно раскрывается место обитания юрэев-воинов и их погибшего юного государя — фигуры-тени мгновенно становятся надгробными камнями, а вода, окружавшая площадку-возвышение певца, превращается в мелкие камушки, символ «сухой» речки. Призрак самурая из чаши исчезает через тень-проём, отброшенный на стену в неровном свете свечи причудливой формы часами. Лица порой меняют выражение даже не прибегая к активной мимике. А усилить сверхъестественность событий помогают цвет и звуки — то мелодичные, то прерывистые: свист флейты, удары деревянной колотушкой, бива с безумно мятущимися струнами, стук содзи, завывания вьюги, мерный ход часового механизма в ночной тишине. Так, подёрнутая патиной старины, экзотическая красота японской эстетики и образа жизни, когда на экране персонажи из древних сказаний борются не столько с темнотой вокруг, сколько с тьмой внутри себя, прорастает в современность и находит путь к сердцу даже непосвящённого зрителя. И чаще тьма внутри пугает больше, чем скелет, выпрыгивающий из шкафа. А, полные мудрого смысла, видения появляются, чтобы затем исчезнуть и никогда не встретиться вновь, но остаться в картинах, стихах и наших снах…