Однажды в Анатолии

Мне повезло с этим фильмом. Это первый турецкий фестивальный фильм, что я посмотрела, и для он стал лучшим вариантом знакомства с современным турецким кинематографом. Правы те, кто выше писали, что он неспешный, он на самом деле не торопится с повествованием, да и с выводами не торопит тоже. Визуально — он один из самых приятных фильмов, что мне довелось посмотреть, так что любуешься. Сцены в полях, как дневные, так и ночные, очень цепляют визуально. Смылово — не пустой. Из изложенного выше уже можно примерно понять, о чем сюжет, скажу только, что мне особенно понравились две сюжетные линии: линия обыденности событий, очаровательных и пугающих одновременно, и линия растерянности одного из главных героев перед собственной невнимательностью и несвоевременным осознанием причин одного из самых трагичных в его жизни событий. Ощущения после просмотра неоднозначные, но приятные.

При всей нитевидности едва прощупываемого сюжета в «Однажды в Анатолии» Джейлан создает многофигурную композицию, детализированно показывающую полицейское расследование, поиск трупа, почти полчаса уделяя его вскрытию. Зачем такая дотошность? Джейлан, как и Тарр, стремится запечатлеть длительность жизненных процессов во всей их обыденности, максимально приближенно к действительности, но это не становится у него, в отличие от великого венгра, источником трагедии. Можно сказать, что в «Однажды в Анатолии», «Зимней спячке» и «Дикой груше» режиссер возвращается к мессиджу своей первой полнометражной ленты «Поселок»: мир и жизнь гармоничны, диссонанс и трагизм, экзистенциальные разрывы и боль имеет в жизни место, но они не являются самой ее сутью.

Несмотря на драматизм истории, рассказанной в «Однажды в Анатолии», Джейлан делает все, чтобы у зрителя не осталось тягостного чувства, он вплотную подбирается к чеховскому мироощущению — прославлению жизни в ее радостях и горестях, тоске от ее длительности и монотонности, репрезентации безвольных героев, не способных переломить ее ход. В «Зимней спячке» будет сделан еще один шаг к сближению с Чеховым, когда Джейлан уже по сути экранизирует мотивы его книг. Здесь же пока это сближение едва, но уже ощутимо намечено, особенно в разговорах доктора и прокурора. Несколько отвлеченные беседы о жизни, ее непостижимости и иррациональности, загадочности и аттрактивности, если они хорошо написаны, всегда становятся украшением любого фильма.

В «Однажды в Анатолии» разговоры максимально приближены к повседневности, обытовлены, лишь изредка они воспаряют к бытию, абстракциях, но в обоих случаях они невероятно органичны, ни одна реплика (от начальной беседы о йогурте до финального диалога о суициде) не несет в себе какой бы то ни было искусственности или неправдоподобия. Благодаря диалогам, каждый персонаж получает объем, психологическую глубину, становится живым, из-за этой многофигурности «Однажды в Анатолии» приобретает сходство с романом. Проблематика отчуждения в этой картине также претерпевает изменения по сравнению с прежними лентами Джейлана: его герои наконец-то, начав говорить друг с другом, вербально осмысливают свои проблемы, дистанция между ними не так болезненна теперь (по сравнению с тем же «Отчуждением» или «Временами года»), отчуждение никуда не уходит, но оно теперь уже не так фатально и трагично.

Главный вывод «Однажды в Анатолии», как бы он не казался банален, — в том, что, проговаривая свои проблемы, беды, неотъемлемо свойственную каждому человеку экзистенциальную напряженность, люди могут обрести гармонию в общении друг с другом и миром. Отчуждение от плодов нашей деятельности, ситуация, когда самое близкое оказывается самым далеким, конечно, никуда не исчезнет, но общаясь, взаимодействуя друг с другом, мы создаем то пространство доверия и родства, которое только и делает наше существование выносимым. Джейлан говорит в фильме о том, что как бы порой тяжело и трудно нам не было понять аномальное, Другое, не вписывающееся в рамки нашего мировоззрения, это можно сделать, лишь задавая ему, Другому, вопросы, силясь постичь, почему наше общество допускает преступления, акты трансгрессии, как со всем этим жить, не уподобившись убийце-садисту.

«Однажды в Анатолии» — кино, начисто лишенное агрессии и натурализма (даже сцена вскрытия совершается деликатно: труп спрятан за нижней границей кадра), оно не эпатирует, не берет зрителя за грудки столь демонстративно, что именно это шокирует больше всего. Это кино об обретении гармонии между людьми в гармоничном, прекрасном мире (пейзажи Тирьяки как всегда удивительны), который только и ждет, как чарующая, ангелоподобная дочь председателя, принесшая в одном из эпизодов ленты лампу, пока несчастный в своей свободе человек решит свои проблемы.

Первые и главные вопросы об этом кино: «пустое, бледное, искусственное, скучное, вялое, бескостное?», «или глубокое, выразительное, настоящее, мудрое, имеющее и плоть, и кровь, и скелет?». Я бы ответила так: мудрое — о скуке и обыдёнщине, выразительное — о бледном и бескровном, настоящее — о фальшивом и обманном… Плоть от плоти, кровь от крови, кость от кости кино. И дело не в витиеватости режиссерского послания. Джейлан, как и положено всем, кто переплавляет истину в кровь и плоть кинематографа, прям и откровенен до муки и чуда откровения. Дело в том, что так и бывает в жизни. Откровение вырастает не из стигматов-терний-язв и не из роз-грез-радуг. Оно приходит в серых тонах, в будничных, не очень новых одеждах и надтреснутым усталым голосом отнюдь не поет и отнюдь не гимны, а просто рассказывает что-то о том, например, как баба хлебает щи.

Мелочи, сор, пыль бытия… Пылинки живого. «Когда б вы знали, из какого сора…». Права Ахматова. И Бела Тарр с его киноФиналом «Туринская лошадь» тоже прав. «Люди пьют чай, люди просто пьют чай, а в это время рушатся их судьбы», — прав Чехов. Люди пьют чай, люди просто пьют чай, а разносит его и смотрит им прямо в глаза, и улыбается несуществующей, до дрожи непонятной улыбкой сама Красота (Добро, Истина, Мечта Несбывшаяся, Ускользающий Свет…). Прав Джейлан, снявший свой самый мрачный и в то же время чудесно одушевленный, будто насквозь светящийся фильм. О том, что всегда остается неуловимым, ни учету, ни протоколу, ни анализу не поддающимся. О судьбе света, который гаснет в людях… и вокруг. О тоске по нему.

И вот что еще делает этот фильм плотью от плоти кино, костью от кости. Режиссер думает образами, а не словами, теориями, идеями. Это так же сложно, как вычерпывать вдохновение из взгляда на «эти бедные селенья, эту скудную природу» и, как Тютчев, видеть в них, за ними что-то, «что сквозит и тайно светит». Это так же трудно, как болеть чужой болью и истекать чужой кровью. Годар, всегда мысливший парадоксами, сказал: «Если тебе есть что сказать, скажи это, напиши книгу, в крайнем случае письмо, но, ради бога, не снимай фильм». И Балабанов, который мне чем-то напоминает Джейлана, вторит Годару: «Мы с идеями не снимаем. Потому что с идеями кино плохое». Джейлан ворожит образами, пространством, светом-тьмой, тишиной и шуршаньем, ритмом, ветром, дождем, яблоками и дынями… В их нехитром и в то же время магическом сплетении словно и нет послания, веских фраз и истин. Но в настоящем искусстве отсутствие (боязнь) фразы есть тоже фраза. Негромкая, незаметная. И услышать ее можно лишь окунувшись в глубины собственной тишины.

Думая сейчас, когда прошло уже достаточно времени после просмотра, об «Однажды в Анатолии», я вижу круг. Светящийся круг в темноте, по которому движутся, без надежды на остановку, машины с людьми. И кружение их словно жизнь в поисках смерти. Все мы ее неизбежно ищем и обязательно находим. Всегда. Круженье это можно расшифровать и как символ круговой поруки перед общей для всех нас участью (неслучайно в фильме все герои друг на друга похожи — несчастьями ли, преступлениями ли, одиночеством ли, томленьем, грустью, «непонятостью», болью…). Можно увидеть в этом круге нечто бесформенное и неуловимое как наш духовный опыт. Можно прочитать его словно образчик смирения — существования, лишенного перспектив (и вообще попыток) что-то изменить, на что-то повлиять. Потому что заблудились и обезумели все. И потому что «пойти некуда». И все равнины одинаковы. И сотни лет дождь. И куда ни глянь — сплошная загадка. И всё текут, текут года, не оставляя и следа. И только мрак накроет душу без следа…

Неумолимая, поражающая простота жизни и смерти в фильме Джейлана, их неразрывная и тоже простая скрученность, слитность (мертвожизние) заставляют подумать, что каждый из его героев так или иначе закопан заживо, что у всех кусочки вины (смерти) в легких, что всем нечем дышать. Исследовать, эксгумировать, вскрывать, препарировать это состояние душ нельзя. Получится жестокая и циничная черная комедия, где режиссер — прокурор, объясняющий смерть абсурдной диктовкой фактов: длина 180 см., усы, трехдневная щетина… Но можно разгадывать, нащупывать, угадывать, пронзая и пронзаясь тайной, добавляя мягкой, нежной поэзии в сумерки хмурых людей. Мешая миги загадок и красоты с мигами ошеломляющих простотой откровений: нет ответа, как следует жить. Нет веры тем, кто скажет, что знает. Нет и не было никаких причин. И за краем неба в окне тоже ничего нет. И вся жизнь — это «хижина с полустертыми пятнами чьей-то крови, куда приходим учиться ужасу и тоске» (Гумилев).

P.S. В стихотворении Анненского «То было на Валлен-Коски», кажется, спрятано всё о фильме «Однажды…».

Сюжет абсолютно не дает представления об этом фильме. Не зря Джейлана сравнивают с Тарковским и Антониони. В этом фильме, как по мне, связь особенно явствена. «Однажды в Анатолии» мне показался самой медитативной и наименее привязанной к сюжету из всех снятых режиссером ранее картин. Сюжет в ней служит только рамкой для глубоких размышлений на онтологические темы. Не удивительно, что декорации скудны: темнота, степь, дорога, немногословные разговоры героев… Ведь глухая ночь — самое подходящее время для раздумий. Нури Бильге предлагает нам на примере одного случая поразмышлять о смысле жизни и смерти, о тех скелетах, которые мы носим в шкафах своих душ (как тут не вспомнить «Солярис» Тарковского), о невидимых ниточках, соединяющих причину и следствие, об относительности человеческих знаний, о красоте и безобразии человека, о жестокости и милосердии…

Мозаика ночных картинок, мимолетных взглядов, жестов и реплик выстраивается в целостную картину человеческой жизни. И пусть на некоторые вопросы мы никогда не получим ответов, картина достаточно ясна, чтобы не сбиться с дороги.

10 из 10