Отпуск без конца

В фильме о чувстве, где главный герой, в целом, типичный маргинал и отброс общества, было важно в первую очередь передать атмосферу: заброшенные окраины Нью-Йорка, неуютная встреча с матерью, свободные (в смысле, не связанные ни работой, ни чем-либо еще) гуляния, танцы, ночь на крыше. При подобном подходе автор не пытается показать главного героя Олли хуже или лучше других. Он ясно показывает его неуверенность в разговоре с матерью и неуместную развязность со всеми другими. А чего стоит парижанин в конце фильма, зеркальное отражение Олли. Джармуш старается быть в первую очередь наблюдателем, который все понимает и пытается передать то самое настроение. Так почему же это не получается?

В начале фильма несколько сцен безлюдных комнат, которые Олли сравнивает с людьми, как будто забегают вперед, — ему еще предстоит побывать в этих местах (и, возможно, неслучайно одним из кадров проскакивает тюремная камера). Но тот «рисунок», который, как нам обещает рассказчик, должен сложиться к концу фильма, хоть и складывается в плюющего на все романтичного бездельника, но на этом рисунке оказывается слишком уж много лишних набросков. Раскрытию каких-либо отношений и понимаю героя уделено от силы минут 15. Все остальное не добавляет фильму ничего, в том числе необходимого настроения.

В общем, ощущения, словно засел в баре в каком-то углу, выпивка уже отпускает, кто-то болтает поблизости, и уже понимаешь, что скоро уходить, но это все никак не заканчивается, и от этого еще хуже, а где-то на фоне играет джаз. Вот и фильм — медленный, гнетущий и скучный, хотя вроде как продолжение какого-то веселья, но не приносит никаких эмоций (ни от танцев, ни от анекдотов). Можно лишь сказать, что настолько отчужденное наблюдение оказывается очень скучным занятием.

Первая полнометражная картина Джима Джармуша — яркий представитель кино, к которому мы не привыкли. Перед нами — плавное, незатейливое действие, заставляющее нас скучать. Именно это и делает Олли — парень без крыши над головой, кочующий с одного места на другое.

Вся картина очень холодная — разрушенные здания, пустые комнаты, монотонные голоса, загробная фоновая музыка — все это создает впечатление пустоты на душе героя, он прохладен ко всему, что его окружает.

Единственная теплая нота фильма — это джаз, которым дышит Олли. Только страсть к «бопу», его наполняющая свобода не позволяют впасть в отчаяние.

Лучшее слово для описания персонажей — «разные». Безумцы, шутники, музыканты, тихони — и во взаимодействии с каждым из них есть какая-то изюминка. Например, апофеоз шутки мужчины из магазина совпадает с финалом «Хороший, плохой, злой», играющего на фоне в этой же лавке, отсылая к тому, что самая интересная часть жизни этого человека — анекдоты: его жизнь пуста, как и жизнь тысяч других вокруг.

В течение фильма каждому собеседнику соответствует отдельная локация, словно находя подтверждение идее главного героя: «для меня люди, которых я знал — не больше чем череда комнат». И соответствие довольно педантичное — разрушенные здания с бездомным; пустая, обшарпанная плата с сумасшедшими; свободный француз у океана; импровизирующий музыкант на пустынной улице под звездным небом…

Атмосферное кино, требующее внимательности.

7 из 10

Иногда нам кажется, что в этом мире жить невозможно. Но больше негде.
Джек Керуак

Кино о маргиналах нередко привлекало инди-режиссёров, ведь мир «на обочине» казался загадочнее и многограннее, чем окружающий заурядный. Что и увлекло молодого Джима Джармуша, исследующего эту периферию жизни — обратную сторону мегаполиса — мрачный и тоскливый Нью-Йорк с полуразрушенными, грязными улицами, в которых ничего не осталось от «злых», и давно уже вымерли всякие трэвисы биклы, а остались лишь одни меланхолики, бесцельно скитающиеся по захолустьям липкой серой обыденности. Таков и юный Олли Паркер, мечтающий походить на своего однофамильца — великого джазмена Чарли Паркера. Но мало кто в этой затерянной местности помнит о джазе, этот мерклый город населяют в основном изгои и безумцы, оторванные от остального мира. И Джармуш, поэт и битник от кино, романтизирует своих маргинальных персонажей, упиваясь неотделимой от них тягучей, элегической атмосферой, которая спустя годы так и не отпустила его. Однако сам режиссёр выражает музыке особую симпатию, кроме того, он находит очарование в обычных вещах и разных мелочах, которые парадоксально составляют большую часть жизни. Так сигареты, кофе и разговоры ни о чём стали особенностью его стиля, в чём одни находили несомненную гениальность, другие — смертельную тоску. Постмодернисты — такие постмодернисты.

Зачастую первые фильмы — самые честные, лишённые вычурности и эстетства. Обычно это проецирование авторского видения мира, если не прямое отражение его состояния, поскольку тогда ещё начинающий режиссёр, подобно своему непоседливому герою, искал себе место и призвание, и также не желал вписываться в типичные рамки киноиндустрии и играть по «голливудским правилам», настояв на своей полной независимости. Камера медленно следует за героем, тянутся кадры, а за ними играет тихая музыка. Избавляясь от чувства одиночества, Олли скитается по городу, заводит бессмысленные диалоги с такими же отщепенцами или молча смотрит в пустоту. Ему не нужны ни работа, ни дом, он не создан для оседлого образа жизни и желает исчезнуть из утерянного рая, хотя и не полностью отрешён от этого мира, ибо прошлое невольно всплывает в памяти — ностальгия по детству или мать в психбольнице, которая едва вспоминает сына, даже когда тот иногда навещает её. Случайные встречи и случайные разговоры, паузы между ними и сигареты, напоминающие тленность бытия, — вот и вся жизнь — немного весёлая, но преимущественно тоскливая. Жить быстро и умереть молодым — всё, чего желает Олли Паркер, однако жизнь, как назло, протекает медленно, а отпуск длится без конца. Ему только и остаётся, что постоянно блуждать, менять одно место за другим, искать ускользающий смысл — быть может, свой Вавилон — в Париже, куда некогда отправился сам Джармуш.

Не менее примечательно, что режиссёру удалось срифмовать в фильме эпохи 50-х и 80-х. Одержимому свободой Олли было отчасти неуютно во времена панков, и он хотел обратно в битническую пору, где всё ещё неистово звучал джаз, а люди пританцовывали в такт саксофону. Глядя на некую отрешённость жителей нью-йоркских трущоб, Олли, кажется, единственный, кто не застрял в рутине повторяющихся дней, монотонность которых невыносима. Он — как доплеровский эффект, упомянутый одним из персонажей, — преображается в процессе движения, тогда как мир остаётся прежним, потому что меняться ему, наверно, лень. И это самое ощущение постоянного и одинокого странствия в никуда присуще почти всем фильмам Джармуша, который по-своему переосмыслил жанр «роуд-муви». Позднее джармушевская атмосфера станет тягостнее, разговоры — длиннее, а сигареты дополнятся кофе. Но что же всё-таки представляют собой эти вечные скитальцы, которые обречены нестись по пустоши жизни, как перекати-поле? Они не кто иные, как жертвы иллюзий, что преследуют землю обетованную, но в действительности не находят никаких райских кущ. Всё заново идёт по замкнутому кругу… и им не остановиться. Ведь иначе настигнет сартровская экзистенциальная «тошнота», нахлынет всем своим существованием, и тогда притаившееся одиночество уподобится унылой вечности.

Первые шаги Джармуша на режиссерском поприще, готового в далеком 1980 году поделиться с людьми своим внутренним взглядом, наработанным за время ассистирования мастистым Н. Рею и В. Вендерсу, бескомпромиссно уверенны и однозначны, насколько вообще возможно употребление данных эпитетов относительно картин мастера. Атмосфера фильма сродни полотну великого живописца, насыщена образностью и апеллирует сугубо к бессознательному порыву, излитому Джимом в попытке передать собственный способ чувствовать мир. Это своего рода зарождающееся путешествие, подготовка зрителя к скитанию автора через мириады метафор и аллегорий в дальнейшем. На этом этапе Джармуш делится своей способностью ощущать направленно, не прибегая к завуалированным в последующих киноработах недосказанностям. Это отчетливо выявляется после того, как автор проводит зрителя улицами и проспектами Нью-Йорка, замедляя обезличенную толпу. Место действия играет доминирующее, ключевое значение диалога, о котором режиссер желает вести беседу, и лишь затем, через монолог незримого пока еще протагониста, он вводит в картину персонажа Олли, слакера, носящего в себе отражение внешнего Вавилона, уже ощутившего пустотелость социальной единицы в огромной мегаполисе.

Однако психологизм картины имеет для Джармуша не меньшее значение, являясь инструментом автора для выбранной темы исследования. Через призму человеческого восприятия режиссер и решает донести посыл, насколько это возможно, как на социальном уровне единица общества зависит от геометрического положения в пространстве, как через локации пространства мир ведет беседу с каждым, только уже своим, сложноразличимым, языком на уровне человеческой памяти и ощущений причастности того или иного воспоминания либо чувства к среде, в которой человек находится. В связи с этим знакомство с Олли начинается с монолога о постоянном беге, без лишних надрывов и голливудской спекуляции эмоциональностью он диктует правила своего мира, делится опытом своего постижения физических отражений. Разбитое зеркало, используемое режиссером, несет также достаточно легко считываемую метафору об пустоте очередного места пребывания персонажей.

Позиции в пространстве говорящи и переливаются метафорическим посылом автора: сначала это руины некогда бывшего хранителем семейного очага здания, затем пошагово Джармуш ведет зрителя к выбору нового направления движения, очередному прыжку в никуда. Следующая точка на карте действия картины — психиатрическая лечебница, в которой сложно отличить сумасшедших от персонала больницы. В ней пребывает не способная оправиться от потери мужа мать протагониста, бесполезный для Олли огрызок прошлого, ничего не несущий, равно как и не наполняющий его надеждой на возможное исцеление. Следуя за героем, зритель перемещается в кинотеатр (видимо, выступающий еще одним символом попыток обрести единомышленников, хотя бы в сфере фантазийной среды) с единственным и, по-видимому, совершенно не интересным фильмом в прокате, но превосходным монологом о попытке достучаться до общества еще одного отчаявшегося романтика. Далее на пути героя пустынная ночная улица с одиноким музыкантом, сумрачный гараж краденных машин и, наконец, порт, символ свободы и зарождающееся глобализационное мировоззрение Джармуша.

Центральный символ фильма представлен в виде безжалостной как на физическом, так и на тонком плане чувств и эмоций, нависающей над каждым в злосчастном мире постмодернистской яви, войны. Будучи порождением скрытого в конкретной реальности фильма, как бы несуществующего слоя социума, тем не менее война проходится по участникам происходящего катком беспощадного вершителя. И здесь режиссер зарождает свой собственный киноязык, чередой галлюцинирующих слуховыми мистификациями персонажей рассказывая об облике войны через призму отражений эмоциональных сдвигов каждого. Войну встречают по-разному: кто-то — смехом, кто-то песнями и конвульсиями, Олли встречает свою внутреннюю борьбу холодностью, выработанной привычкой менять места, существовать в состоянии «перекати-поля», с его же слов. Меланхолическая песнь живущего по инерции отвергнутого декадента.

Хочется сказать несколько слов о съемках. Картина целиком и полностью фотографически выверена. Видеоряд, сконцентрированный на образности внутренней меланхолии, портретность крупных планов и непоколебимые урбо-пейзажи Нью-Йорка, зарисовки помещений и использование отражения как еще одного способа передать психологию персонажа: атрибутика используемых наработок зашкаливает диалогом со зрителем, и от этого картину невозможно отнести к непродуманным интуитивным работам большинства начинающих режиссеров. Значительная и объемная работа, ода туристам с пожизненным отпуском, и мощный первый шаг в собственное безукоризненное наследие.