Осенняя соната

И вновь удивляешься психотерапевтическим свойством кинематографии шведского киногения Игмара Бергмана, когда исследуешь очередную его работу.

Неведанно каким образом этот постановщик всегда умудрялся очень точно, поразительно тонко и пугающе реалистично продемонстрировать глубину человеческих взаимоотношений, раздираемых эгоистичной неудовлетворенностью, бесконечным желанием любви и ощущением собственной слабости перед надвигающимся будущем.

Муж и жена в «Сценах из супружеской жизни», три сестры в «Шёпотах и криках», мать и дочь в «Осенней сонате» имеют схожий океан внутренних страстей, штормующий сложно выстроенными отношениями между друг другом.

В рассматриваемой картине эгоистичная мать в исполнении легенды мирового кино Ингрид Бергман вынуждена наконец-то узнать всю правду о себе из уст горячо любящей и одновременно ненавидящей её дочери, которую сыграла бесподобная Лив Ульман.

Две женщины сталкиваются лбами своих далеко непростых жизней, причины неудовлетворенности которых настолько взаимосвязаны и взаимно притязательны, что разрешение конфликта длиною в целую вечность похоже просто невозможно.

Глаза героини Лив Ульман, смотрящие на мать, полны любви и ненависти и фантастическим образом пугают в сцене игры на пианино, отражая всю бурю чувств дочери по отношению к матери.

Как итог, «Осенняя соната» уникально глубоко раскрывает историю двух родных женщин, чувства которых удивительно схожи, однако протекают по совершенно разным внутренним каналам, пересекаясь лишь только во внешнем водопаде эмоций, который способен разрушить все остатки светлой истинной Любви.

В первые минуты фильма, кажется, что он максимально прост и банален, а учитывая качество видео и аудио сопровождения, не всем хватит терпения досмотреть до главных и интересных событий.

Сюжетом выступает уже давно избитая тема,-«конфликт поколений» где главными героинями являются мать Шарлотта Андергаст и дочь Эва. Рассмотрим их поподробнее. В роли матери выступает высокая, красивая пожилая женщина в стильной одежде, гениальная пианистка и очень талантливая женщина. Постоянно курит, говорит очень громко и быстро, почти скороговоркой (большей частью «универсальными» фразами), много шутит.

Возможно многие и согласятся с тем, что Ингрид Бергман исполняет главную роль в этом фильме, но я считаю, что несмотря на «Оскар» и «Золотой глобус», актриса не смогла полностью реализовать возможности своей роли. Конечно не смотря на сложность, Ингрид сделала все, что требовалось, НО не все, что хотелось.

Перейдем к более слабой стороне, дочь несмотря на свои таланты просто тонет в тени матери, из-за этого неразделенное обожание к матери, переростает со временем в ненависть, Лив Ульман неплохо справилась с полностью разбитой девушкой потерявшей ребенка, сама брошенная матерью, и оставленная наедине с пустотой в груди.

Бергман снял удивительный по напряженности фильм, отведя основное время в кадре всего двум актерам, а действие поставив в трех комнатах загородного дома.

Несмотря на тривиальность сюжета с предсказуемой концовкой, фильм получился очень атмосферным, и вызвал некую рефлексию.

Особенно мне понравилась работа оператора из-за которой создается ощущение присутствия и погружения в трагизм сюжета.

Отдельное спасибо за музыкальное сопровождение:

Фредерик Шопен: «Прелюдия N 2a, a-moll». Исполнитель K?bi Laretei

Иоганн Себастьян Бах: «Сюита N 4, Es-dur». Исполнитель Claude Genetay

Георг Фридрих Гендель: «Соната F-dur, Opus 1». Исполнители Frans Br?ggen, Gustav Leonhardt и Anner Bylsma

Подводя итоги, можно сказать, что фильм оправдывает свою оценку на КиноПоиске, но смотреть его готовы далеко не все. Несомненно плюсов у него больше и заданная атмосфера не теряет оборотов, но банальность сюжета, узкое пространство, отсутствие второстепенных персонажей которые участвовали бы в развитии сюжета дает о себе знать.

7 из 10

В энный раз пересматривая, по моему мнению, самую сильную кинодраму, я решил поделиться. Сказать, что этот фильм не оставляет от меня живого места, — ничего не сказать. Да и не хочется ничего говорить. Он меня опустошает. Сказать просто нечего. Да и спойлеры — это святотатство. А для меня, атеиста натурфилософского мировоззрения, этот фильм — святое, божественное откровение. Впрочем, фильм, если можно так сказать, камерный, событий, которые можно спойлерить, в нём нет. Но для меня это целая вселенная. Боже, как, как в пределах трёх комнат могла развернуться такая эпическая софокловская трагедия?..

Ещё несколько слов. Буду предельно краток. Более натуральной актёрской игры, большей чистоты стиля, более философской атмосферы и большего психологизма я не видел нигде, даже у самого Бергмана. Пусть вас не обманут спокойное название, спокойные вступительные титры под спокойную музыку Генделя, вполне себе спокойные первые полчаса… Но к концу от меня не остаётся живого места. Экшен, трэш и хоррор отдыхают. Душа просто на исходе. Столько чувств, столько боли, столько сострадания… Столько же и горьких слёз… Странно, что я испытываю всё это, потому что к моим жизненным обстоятельствам этот фильм имеет самоё далёкое отношение. Мать-дочь. Дочь-мать. Ещё одна дочь. Почему я так переживаю? По-моему, потому, что этот фильм, независимо от пола, возраста и мировоззрения, обращается к универсальной глубинной проблеме. В этом и заключается гений киноискусства. Что ещё сказать? Может, я гиперчувствителен? Может, это всё же и моя боль? Может. Трагедия матери и дочери, боль дочери, её глубокое, не видящее исхода страдание… отчаяние… боль души на грани срыва… срыв… падение… и пустота… пустота… и вечная надежда. Пустота и свет. Свет. Надежда. Беспредельный белый свет.

∞

В очередной раз Бергман возвращается к той теме, которая, пожалуй, является лейтмотивной в его работах как раннего, так и позднего периода — недолюбленности, постоянному ощущению внутренней ненужности и никчёмности, и, что отличает «Осеннюю сонату» от других его лент того же периода, перекладыванию ответственности не за свои действия, а за себя самого.

Стоит отметить: Бергман никогда не работал над лентами о сильных духом людях. Его герои — слабы, беспомощны, мягкотелы и во многом трусливы даже, особенно в том, что касается своих собственных ошибок. Его герои — обычные люди, почему-то считающие, что их личная, конкретная жизнь в чём-то важнее, нужнее и значимее всех остальных. Его герои — люди, не считающиеся ни с чьими желаниями и устремлениями, кроме своих. Его герои — не слышащие, не видящие никого, кроме самих себя, разломанные субстанции, на людей, настоящих, обладающих искренностью, зрелостью суждений и полным осознанием собственной личности, похожие лишь отдалённо. Его герои — то самое большинство, которое порой, втихомолку, посреди ночи, в одиночестве, или в компании друзей вдруг признаётся, что толком ничего о себе не знает, более того, вообще и не понимает даже — а возможно ли что-то о себе узнать.

В противовес им всегда ставятся те, кого очень сложно не назвать ещё более слабыми — дети, замученные либо равнодушием, либо гиперопекой, задавленные практически в зародыше, боящиеся как высказывать своё собственное мнение, так и сделать хоть что-то, что может вызвать негативную оценку, а потому ведомые, безвольные и покорные; спутники жизни, реагирующие одним лишь равнодушием на равнодушие и от того всё более замыкающиеся в себе, друзья, оказывающиеся друзьями только лишь на момент какого бы то ни было сходства интересов или наличия какой бы то ни было, но чаще всё же материальной полезности, а затем исчезающие, будто и не было их. В конечном итоге Бергман показывает вполне честный, наверное, но очень уж закостенелый, бесхитростный, на уровне животных инстинктов лишь основанный, мирочек, в котором с радостью, пожалуй, жили бы какие-нибудь хищники, изначально нацеленные на выживание любой ценой, но отнюдь не тот мир, в котором, в принципе, должны бы жить люди, руководствующиеся инстинктами в куда более меньшей степени и ориентирующиеся на собственные убеждения и моральные стандарты.

По меньшей мере, сам Бергман именно такую цель и преследовал в данной серии работ — максимально полно показать ограниченность жизни, основанной на одной лишь материальной пресыщенности и себялюбии, граничащем с эгоцентризмом. И этой цели, пожалуй, он более чем достиг.

«Осенняя соната» выстроена рекурсивно: две женщины, абсолютно не готовая к материнству и желающая того больше всего на свете, сталкиваются друг с другом спустя несколько лет разлуки. Ребёнок одной из них, именно той, что полностью готова быть матерью, мёртв, ребёнок второй — стоит прямо перед ней. И все эти неполные два часа, на фоне оглушительной тишины, лишь изредко перемежаемой Шопеном да Бетховеном, Бергман пытается прояснить, возможно, и для себя самого тоже — как же именно выходит так, что люди, неспособные принимать даже самих себя такими, какие они есть, плодят себе подобных, а затем винят их — нет, отнюдь не в отсутствии заботы, внимания и понимания, как кажется на первый взгляд, а только лишь в том, что эти самые люди оказываются не настолько бесчувственными и ограниченными, замкнутыми на самих себе, как они. И почему тогда именно те, в которых самоотдачи и желания безвозмездно дарить своё тепло и заботу других в конечном счёте очень уж часто оказываются повинными в том, что просто умеют что-то чувствовать, не по отношению к себе, а к кому-то рядом.

Банальные вопросы, не спорю. Равно как и дети, остающиеся на попечении воспитателей и нянь при наличии родителей — тоже тема банальная, в общем-то. Да и дети со сложными и неизлечимыми заболеваниями, оказывающиеся никому, в том числе и родителям, не нужными — да тоже, наверное, никого тем не удивишь.

Однако же Бергман идёт чуточку дальше в своём рассуждении — ровно лишь до того, что эти самые бесчувственные взрослые отчего-то начинают не просто просить, а настоятельно требовать любви от тех, кого сами же, методично, планомерно и практически системно лишали самой возможности испытывать это чувство.

Звучит абсолютно жутко, и, пожалуй, немного неправдоподобно, дескать, наверное, немного таких историй в реальности, да вот только на деле, на деле таких с девяносто на каждую сотню детей наберётся, если не больше, равно как и представителей старшего поколения, необязательно родителей, но влияющих на воспитание детей, обладающих этим неустанным желанием скрывать собственную слабохарактерность под личиной постоянного устремления переделать всё и всех под свои представления о том, как именно люди должны себя вести в отношении них самих.

Да, у Бергмана всё сводится к тому, что люди живут по принципам максимальной выгоды, материальной и эмоциональной полезности и нездорового эгоизма. Эдакое банальное общество, основанное на товарно-денежных отношениях, в которых сами люди — и есть товар. А самое страшное во всём этом то, что для самого Ингмара это было чем-то вроде антиутопии или кошмара, придуманного и пугающего, а на деле-то очень многие в нём живут и даже не замечают, что что-то не так.

А если и замечают, то, ровно как и в финале «Осенней сонаты», сводят всё к тому, что положено прощать — и прощают всё, без разбора, потому как проще простить, нежели найти объяснение тому, почему прощение невозможно. И тем самым загоняют себя в рамки ещё большей слабости и безволия.