Молчание

Каждый из фильмов так называемой «трилогии Веры» шведского киномастера Ингмара Бергмана имеет свои оригинальные провокационные элементы, эстетическую привлекательность и глубокие экзистенциальные изыскания.

Герой маститого актёра Гуннара Бьёрнстранда в картине «Сквозь тусклое стекло» находит Веру в шаге от самоубийства и укрепляет её после прощения кровосмесительной связи своих детей. Сыгранный им же священник в ленте «Причастие/Зимний свет», разочаровавшийся в Боге после утраты жены, находит в себе силы вновь обрести Веру, обращаясь с монологом к создателю в завершении фильма.

В «Молчании» же шведский постановщик похоже достигает на момент выхода фильма наивысший точки образности, тонко и строго демонстрируя Любовь, выводящую наиболее потаённые желания человеческого естества.

Две любимые актрисы режиссёра Ингрид Тулин и Гуннель Линдблум изображают двух сестер, транспонирующих интеллектуально-рациональную и чувственно-эмоциональную сторону человеческой сущности в иллюзорно-правдоподобный мир небольшого европейского городка. Их отношения куда более сложно выстроены, чем могут казаться на первый взгляд, а обостряющаяся наследственная болезнь одной из них только усугубляет напряженность их связи. Ко всему прочему маленький сын любвеобильной сестры дополняет душевные муки обеих девушек и по ходу действия сюжета раскрывает характеры непростых героев и окружающую обстановку, которая полна таинственных элементов, скрывающихся за простотой и бессмысленностью их содержания.

На первый взгляд может показаться, что тема Веры в данной работе не затронута столь высоко, как в двух предшествующих. Однако пронизывающее атмосферу картины безмолвие и туго натянутую струну напряжения производят на свет прямое недовольство и непонимание Веры. Финальная омывающая грехи часть фильма обрывают радикализм и непринятие Бога, расставляя по местам выпрошенные мольбами истинные желания главных героев.

«Трилогия Веры» преисполнена глубоким символизмом, не отягощающим сознание; провокационной эстетикой, очищенной от капель непристойности и великозначимыми высокобытийными размышлениями, приводящими через негативное восприятие окружающей действительности к истинному предназначению в жизни.

Последний из выделяемой критиками бергмановской трилогии о молчании бога, последний и самый иносказательный. Прямое положение вещей, равно как и выражающие позицию словами диалоги отсутствуют в картине напрочь. Бога в ней нет так же. Верны ли будут его поиски?

Ответ этому может быть только утвердительный, поскольку разобраться в предназначении этой ленты можно только с приземлённой помощью собственных догадок и умозаключений. Открытое и доступное каждому «Причастие» Бергман спустя год выворачивает наизнанку, и теперь реальный мир оставлен на откуп некому чистилищу, которое символизирует отель, мир состоит из обрывочных воспоминаний и снов, где люди — оторванные друг от друга частицы, ищущие упоение в беспорядочности от пустоты собственного существования.

«Молчание» было достаточно холодно принято критиками и зрителями, точнее, не принято никак, ибо откровение тогда ещё было не в почёте, а женская распущенность вкупе с фантасмагорией кадра давала возможность осыпать картину проклятиями. Искусство кино долгое время оставалось закрытым в демонстрации интимного осязания персонажа, сдергивать ширму частного мира героя являлось порочным из-за солидарности со зрителем, относящемуся к своим внутренним тайнам с особым остервенением и защищавшему право быть «чистым» только наедине с собой. Однако задача фильма — максимальным возможным набором средств выразительности показывать наиболее эмоциональные положение существования мира, к чему относится интимная жизнь, будучи скрытой от общественных глаз и оставаясь неразгаданной шарадой для всеохватывающего взора человека.

Вылечило ленту время, когда открытость стала мерилом красоты, а непознаваемость человека лишь ещё одним способом попробовать посмотреть на него с другой стороны. «Молчание», лежащее между сюрреализмом Бунюэля и холодностью сновидений Алена Рене из «В прошлом году в Мариенбаде», получило иную шкалу оценок и подняло новые вопросы в опять же, минималистичном и односюжетном произведении шведского мастера.

Несмотря на алогичность поведения героев, возникновение абстрактных сцен и появления эпизодических лиц в темноте пустующего отеля, в сущности Бергман в каждом кадре следит за телодвижениями двух сестёр и маленького мальчика, сына одной из них, которые не общаются между собой, образуя то самое, вынесенное в название «молчания».

Но молчат не только они. Молчит бог, если проводить аналогии отеля с чистилищем и уповать на его отсутствие интереса к спасению умирающей сестры, склоняясь к тому, что он всё же может говорить, дождём в финальном кадре, но может только плакать, поскольку молчание между людьми, за которое ответственны они сами так и не было нарушено.

Молчит язык. Бессвязная речь среди абсолютно иррационального местоположения, не позволяет складывать буквы в слова, а отсюда и далее — наделять слова смыслом, дабы искоренить установившуюся пропасть.

Молчит Бергман, предлагая зачастую выходящие за смысловой фундамент ленты сцены, оставляя их неоценненными, прежде всего, со своей стороны, стороны автора, который этот миг смог лицезреть.

Мир любого героя отличен от того мира, который его окружает, и пытающийся разобраться в этом мальчик, слоняющийся из одного конца отеля в другой, встречающий разрушающие для собственного нарисованного мира картины, иных героев, которых он никогда не изображал в своём сознании, всё больше понимает поступки старших, однажды осознавших эту непреложную истину и с тех пор замолчавших для внешнего мира. Непознаваемого мира, сокрытого в отеле, где угадываются европейские интерьеры середины века и прослеживается их культурная взаимосвязь с персонажами, живущими в той же географической среде, что и зритель, но находящимися максимально далеко от него.

О натуре человеческой натуры Бергман знал столько же, сколько и знаменитые русские писатели 19 века, только ему не нужны были 300 страниц текста — достаточно ближнего ракурса и пары диалогов.

В субтитрах, невзначай или нет, слово «Отец» написали с заглавной буквы. Учитывая, что этот фильм заканчивает трилогию ухода от Бога, это читается между строк. В ролях-метафорах: ум — праведная, немного уклончивая (не дающая ответы), логическая Эстер, тело — похотливое, с целью чувственной гратификации при возможном случае — Анна. А еще невинность, которая может или нет перейти во взрослую жизнь — Йохан (сын Анны).

Насчет последнего как-то пессимистично смотрю, ибо (как и в двух предыдущих, Ингмар не дает предысторию персонажей, этим указывается, что она неважна, читайте что видите сейчас) Эстер, по идее моральная кость, подается чувственному самоблаженству, самозабвению и выручается только работой. А еще она смертельно больна. Возможно я читаю то, чего там нету, но этим Ингмар хотел показать тщетность бытия без Главного Творца?

Вторая причина смерти невинности в детстве это изначально трудные отношения Йохана и Эстер, как он сопротивляется ее прикосновению: «ты даешь только своей матери тебя трогать?» (вольный перевод). Но Йохан быстро идет навстречу шоколадке от человека (портье), от которого он ранее убегал и ему разрешает его обнять. Он так же охотно идет развлекаться с циркачами. Конечно, эти замечания идут в прах простым «он же ребенок,' но этот ребенок в данном случае ключ (Бергман не показывает или не пишет лишнего) и в конце, когда Эстер лежит и неохотно ждет своего часа в чужой стране, Йохан дает обещание вернуться, после того как поест с матерью. Проходит час и Эстер в панике думает, что они не вернутся. Йохан возвращается, обнимается с полуживой Эстер, он понимает, что она уходит и это был, по мне, знак примирения. Он забирает письмо от нее (перевод иностранных слов) и покидает помещение.

На протяжении фильма видны танки. Сначала с поезда, потом один танк проезжает прямо под их окнами. Войны как таковой нету, только враждебность сестер. Но в самом конце, когда Эстер на грани там, звучит нечто подобное сирене, оповещение тревоги. Я думаю это направлено невинности, которою легко можно манипулировать, особенно когда ум оставлен позади.

Мое пречестное — фильм-таки слабоват по сравнению с двумя предыдущими, поэтому обзор немного водяной. Если выразиться коротко — гиперболическая гипербола. Бергман хотел показать тишину Бога, но была тишина людей и та сильно натянута — отношение между сестрами потеряно, тем не менее они вместе, но ведут себя как-то не по-человечески. Взять хотя бы диалоги: проблема не сколько в их умышленном отсутствии, сколько в их неестественности. Или почему Анна не имеет проблем с изменой мужу, если сестра об этом знает. В целом чувствуется работа Нюквиста, нежели Бергмана, только в конце слышится Бергман через монолог Эстер.

Моё мнение о фильме вполне совпадает с мнением большинства кинокритиков середины прошлого века. Но времена изменились и в эпоху прогрессирующего декаданса я чувствую себя как ребёнок в сказке о голом короле — все рукоплещут глубине и возвышенности гениального фильма гениального режиссёра, но… по факту в картине можно созерцать только беспросветные тлен, пошлость и уродство.

После фильмов «Сквозь тусклое стекло» и «Причастие» я с большим интересом приступил к просмотру «Молчания». Предыдущие работы об экзистенции, переживаемой благородным героем на фоне глубокого разочарования жизнью и одиночества, интриговали и от последнего фильма трилогии я ожидал чуть ли не откровения, поэтому, превозмогая недоумение и отвращение от первых сальностей, продолжал смотреть и добросовестно досмотрел до конца. Но в финале оказалось, что надежды на переживание чего-то возвышенного и жизнеутверждающего тщетны — вся та душевная грязь героинь, которую режиссёр щедро выплеснул на зрителя, на самом деле лишена смысла и художественно отнюдь не оправдана. Не всякая скорбь прибавляет мудрости, поэтому художник (даже такой, без преувеличения скажу, гениальный художник, как Ингмар Бергман) должен с большой осторожностью и мерой пользоваться инфернальными эмоциями и поступками своих героев, иначе результат может оказаться прямо противоположным задуманному и вместо вдохновения не испорченный декадансом зритель после просмотра испытает только разочарование и чувство осквернения.