Сатанинское танго

«Сатанинское танго» грандиозный в своей мизантропии фильм. За поводом для сочащейся ненависти и примерами беспросветного невежества Бела Тарр идёт в народ, к обитателям небольшой фермы.

Хождение в народ — старая практика, к которой не раз обращались интеллектуалы. Опасное погружения в лубочную бездну за поиском новых смыслов и аутентичной народной духовности особенно характерно для авторов серебряного века русской литературы. Стихотворения поэта-народника Николая Клюева, роман «Серебряный голубь» Андрея Белого, сокочущий язык романа «Пламень» Пимена Карпова и многие другие сокровища русской литературы обращаются к этой теме.«Сатанинское танго» выделяется на их фоне исключительным пессимизмом и деструктивным характером находок Бела Тарра в жизни глубинного народа. Никакой духовности и природной красоты здесь нет и в помине, зато есть убийственная тупость, достигающая вершины дегенерации в сатанинской пляске.

Просвещенные буддисты практикуют созерцание непрерывного распада и разложения окружающих их феноменов, Бела Тарр предлагает заняться тем же только с поправкой на макромасштаб и семичасовой хронометраж.

От вырожденческой жизни больше всех страдают дети, Бела Тарру удалось это отразить в главном образе всего фильма — девочки Эштике. Именно она наблюдает сатанинскую пляску через окно, что подводит её к крайней точке.

Страдание маленькой девочки — это тяжёлый, крайне сентиментальный образ. И только выдающиеся мастера способны справиться с его достойным воплощением. Это удавалось Достоевскому с его Матрёной из «Бесов» и не столь известной Неточкой Незвановой. Интересная постмодернистская интерпретация была у «последнего советского писателя» Ильи Масодова. Героини всех его романов — маленькие девочки — проходили через гротескно-жуткие страдания, но впоследствии находили возмездие в посмертном ультранасилии. Героиня его романа «Мрак твоих глаз» Соня начинает своё посмертное бытие с убийства кошки, что роднит её с Эштике.

Бела Тарр всё же немного смягчает трагичную судьбу девочки глубокомысленным закадровым монологом, и быдло в последствии получит по заслугам, но её иступленный взгляд в никуда и долгий путь с мёртвой кошкой запомнятся надолго.

Единственным более-менее положительным персонажем фильма можно считать местного доктора. Его огромное, больное и неповоротливое тело за семь с половиной часов поднимется из кресла только по двум причинам: это кончившийся алкоголь и манящий звон колокола. По Бела Тарру это единственно возможное делание добросовестного интеллектуала живущего в народе, что не слишком-то отличает его от местных жителей.

Помимо добросовестного интеллектуала в «Сатанинском танго» есть его противоположность — молодой мошенник Иримиаш — эдакий Остап Бендер, собирающий с местного населения денежный излишек. В его речи порой прорываются радикально-террористические мотивы, но их практическое воплощение остаётся за кадром. Он не просто делает деньги на лохах, работая при этом на систему, а хочет реализовать средства через взрывчатку и анархию, а это уже интереснее. Но Бела Тарр не позволяет пробиться даже лучику надежды на перемены к лучшему. Его фильм про тотальную безнадёгу. Деморализованная чернь будет пережёвана городом, последний интеллигент заколотит окна в своём доме, а деревенский сумасшедший будет неустанно звонить в колокол, чувствуя близость неминуемого конца.

Грязь — это жизнь, а жизнь — это грязь

Если вы хотите немного иначе ощутить метафизический ужас бытия — то купите хорошее вино, забаррикадируйтесь в комнате, опустите шторы и включите Satantango.

И не выходите из комнаты все семь с половиной часов.

Где-то в другой вселенной все время идут дожди, стоят туманы, а ветра выжгли весь ландшафт.

Фильм начинается с грандиозной сцены передвижения коров, дальше энтропия поглощает в черную дыру, сложно понять где ты, а где фильм.

Это кино или другая реальность? Сложно сказать.

Здесь важно забыть о существовании времени и нырнуть во Вселенную Белы Тарр. Если это удалось — то от просмотра можно получить животное удовольствие.

Эти прекрасные длинные полотна, где ничего не происходит, безумие, несчастные, потерянные люди, и вой ветра.

Дождь — как кислота, размывает все, и перспектива в этом забытом Богом месте — это отсутствие перспективы. Вид сзади, вид спереди, какая разница?

Все одно и всюду вода.

Колокол давно не звонит, а если вы его слышите, то вам показалось.

Редкие синефилы, досмотревшие «Танго» до конца, гордятся этим и называют просмотр одним из самых запоминающихся в жизни. Конечно, в нем есть и гипнотические моменты, связанные прежде всего с использованием музыки Михая Вига, которая здесь даже лучше, чем в «Проклятии». Однако, решение Тарра экранизировать роман Краснахоркаи почти постранично, въедливо, дословно (кстати слова «от автора», невероятно поэтичны) было серьезной ошибкой прежде всего кинематографического характера.

Как кажется поначалу, концептуально и атмосферно «Сатанинское танго» не добавляет ничего принципиально нового к «Проклятию»: петля повседневного бытия все туже затягивается на шее героев, не оставляя им ни перспектив, ни надежд. Здесь мы имеем дело с эпизодами, в которых действуют разные, почти не связанные между собой герои, (которые впоследствии все же будут соединены), изматывающие зрителя, часто статичные, камера Медвидя движется в «Танго» довольно редко, тревеллинги скупее, многое снято с одной точки.

В фильме присутствуют несколько версий одних и тех же событий а сам он, как и роман, развивается как танец, обозначенный в заглавии, — от начала к концу и от конца к началу. В любом случае здесь есть отчетливые беккетовские коннотации, угадываемыми и в романе Краснахоркаи, когда герои ждут чего-то, что никак не происходит, а время все длится.

Вторая часть «Сатанинского танго» динамичнее первой, завершает ее почти получасовой танец в пивной, где причудливо, за счет постоянной смены повествовательной оптики, сходятся разрозненные нарративные линии. Предшествующая танцу, тому самому танго из заглавия, история девочки, безрадостно, через окно взирающей на свое будущее, способна растрогать даже самого последовательного мизантропа. Краснахоркаи и Тарр, вводя в композиционную структуру картины фигуру девочки, поступают, как Платонов в «Котловане»: они дают героям и зрителю надежду, а потом забирают ее назад.

Счастлив тот синефил, который не прекращает просмотра «Сатанинского танго» после первой его части — он будет вознагражден пронзительной кульминацией в пивной, когда цикличность танго становится в его глазах метафорой всей человеческой жизни. Еще в «Проклятии» долгий тревеллинг вокруг дома фиксирует людей, запертых в его стенах, он проходит полный круг и возвращается в то же место, становясь символом повторяемости жизни, того самого вечного возвращения, которое Ницше назвал «тяжким бременем». В 2012 году Кира Муратова в «Вечном возвращении» с юмором выскажется на тему повторяемости всего и вся, не без горечи, но со светлой улыбкой. «Сатанинское танго» же, как в принципе и все творчество Белы Тарра, к сожалению, начисто лишено иронии, юмора.

Реализм, даже натурализм этой семичасовой картины, стремящейся запечатлеть длительность жизненных процессов максимально близко к действительности способен оттолкнуть зрителя своей имманентностью, ведь любой символизм трансцендентен по отношению к буквальному смыслу изображаемого. «Сатанинское танго» — кино максималистское и потому предельно беспросветное, оно фиксирует цикличность материального бытия, повседневный круг забот и дел героев, которых не интересует ни искусство, ни наука, ни Божественное.

Автоматизм их бытия, всецело замкнутого обыденностью, делает их жизнь преисподней (как говорил Ницше: «Искусство дано нам для того, чтобы не умереть от истины», вот от нее герои и страдают). «Сатанинское танго» открывает свои секреты постепенно, вовлекая зрителя в себя не сразу, а шаг за шагом, но будучи погруженным в этот фильм, из него уже невозможно выбраться.

Разворачиваясь в деревне, в удушающей грязи непролазных дорогах, «Сатанинское танго» — это, по-моему, наиболее реалистическая картина Тарра на тот момент, в ней нет ни документализма «Семейного гнезда», ни эстетства «Осеннего альманаха». Здесь предметная среда давит тут на человека, герои ищут спасения в деньгах, надеясь когда-нибудь выбраться из этой дыры. Тарр тянет до последнего, чтобы не включать смерть в пространство своих фильмов (герои даже о ней не говорят), но все же делает этот шаг именно в своей семичасовой эпопее, что очень показательно.

Смерть здесь, как и в платоновском «Котловане», затрагивает того, кто только начинает жить, и как не странно, она способна потревожить океан апатии героев, толкнуть на отстаивающий человеческое достоинство путь. В третьей, наиболее сюжетной части «Сатанинского танго» мы видим вторжение чужеродного реалистической ткани символического элемента, связанного с проектами Иеремиаша. С этого момента многие эпизоды получают библейскую окраску, например, исход из деревни, однако, Иеремиаш — и не Мессия, и не лжемессия, не Христос, и не антихрист. Это скорее социальный прожектер в духе Бендера, он не обманет, но и ничего не даст.

Картина Тарра заканчивается в доме Доктора, внезапно обрывая нарративные нити с другими героями: заколачивание окон и символический конец света в одной творческой голове, замыкание круга жизни и самой истории вызывают в памяти «Эндшпиль» Беккета совершенно не случайно. В то же время схлопывание повествовательной вселенной «Сатанинского танго» в голове того, кто ее создал, намекает на еще одну параллель — «Провидение» Рене, где также больное, отравленное алкоголем сознание пыталось собрать распадающийся в воображении мир в единое целое.

И это уже, думается интертекстуальная связь, проводимая не Краснахоркаи, а самим Тарром: обнажаемая в финале синефильская природа вроде бы реалистического фильма, символизм которого до поры до времени кажется инородным, по-настоящему потрясает. Получается, что перед нами картина — о карусели смыслов, их танце в отдельной голове, о попытке выразить реальность в вымысле, граница между которыми теряется. Так реализм становится психоделией, это тем более удивительно, что за семь часов зритель готов проклясть режиссера за длинноты, а финале оказывается, что они оправданны. Подобно тому, как мысли путаются в голове, наплывая одна на другую, так и сюжетные линии «Сатанинского танго» смешиваются, образуя неразрешимый узел.

Это еще раз говорит в пользу того, что эти миры создавали люди, а не Бог, у Которого все гармонично, пока в замысел не вплетается человеческая свобода. Многие режиссеры особенно из Голливуда пытаются творить именно как Бог — логично, последовательно, ясно, но это и выглядит смешно, потому что они — не боги. Тарр же и Краснахоркаи вместе с Медвидем и Вигом создают запутанную вселенную, которая прежде всего выражает сложность человеческого сознания. «Сатанинское танго» — не просто амбициозный фильм, игнорирующий правила киноязыка демонстративно и вызывающе, это еще и прорыв к тому, что Делез называл «мозговым кино», к которому относил как раз Рене.

Можно сказать, что «Сатанинское танго» — фильм о том, как вымышленный мир структурируется творцом, но так и не может собраться, ибо творец не всесилен. Зрителям «Сатанинского танго», также, как и его герои, пребывающим в состоянии анабиоза, своего рода кинематографической нирване, выдернутыми из мира, превратившимся в голое зрение без единой мысли в голове под властью магии кино, остается лишь ждать конца этого семичасового марафона, который, как и жизнь, все не завершается…

Шокирующий, испепеляющий иллюзии, иссушающий субтильные стебли надежды на завтрашний день; захватывающий беспощадно жестокой реалистичностью; бросающий лицом на пол в пыль; погружающий в бесконечное селиновское путешествие на край ночи, которое началось так давно, что никому не вспомнить пункта отправления или сопутствующих обстоятельств; давящий безальтернативной слабостью, ничтожностью человеческого существования, фатальным рабством, властью серых, на смену которым прийти суждено лишь черным; переполненный отчаянием; упивающийся медленным тлением и обгладывающий кости разлагающихся, но все еще слабо дышащих, мир Белы Тара заражает нас инфекцией духовного падения, которое, словно у Камю, оказывается не просто историей, а ноющим фоном бесполезной жизни… Отжившая последние дни коллективная ферма, которую накрывает оползень десятилетий очередного захлебнувшегося режима… Черно-белое, невероятно яркое… Предельная выразительность сбитого дыхания и сдавленных предсмертных стонов тех, кто утратил посыл позвать на помощь… Невероятная красочность неминуемой смерти, крысиным ядом вытравившей все краски, сломавшая лапы пытавшимся встать… Одинаковые судьбы, абсолютная бесполезность, отчаяние… И пир во время чумы…

Длинные планы в духе Тарковского и Мизогучи, гиперболизировавшие шокирующую жестокость совершенно неподдельной реальности, взгляд в которой тонет очень неспешно, и из которой кадр Белы Тарра не позволит уйти и заставит увидеть муку, отчаяние, безысходность, безумие, в коих не вырезано вообще ничего… Видеть придется самое настоящее… Никакой спешки… И никакой попытки эстетизировать пепелище… Все семь часов — ни одного шанса отдохнуть… Экстремальные крупные планы на несколько минут, всякий раз заставляющие нас думать, что же в этих потерянных в болотах и размытых дорогах гибнущей земли лицах…

Отказ от игры профессиональных актеров, отказ от доминирования нарратива, отказ от объяснений, отказ прописывать истории персонажей, у которых и нет историй вовсе, почти полный отказ от помощи музыки, в угоду создающим четкое отражение кадрам, ведущим к высшей степени реалистичности, в которой за семь часов ни разу не солгут пейзажи и лица… Бесконечными длинными планами подвешенные в сетке к потолку, мы наблюдаем эту идеально выдержанную в своем стиле перспективу, эту картину, с ушедшими в невидимую даль рамками, заключившими повсюду норовящие упасть на нас стены с обвалившийся штукатуркой, заржавевшую утварь, плетущих во время нашего сна узор паутин над головами арахнидами, мерно прогуливающимися животными, под которых мимикрировали люди… Возможно, еще со своего рождения… Сползти в эту сплетенную паутину всем вместе — туда приглашает нас Тарр…

В мире Белы Тарра тяжелый заупокойный звон колоколов сменяется постукиванием стаканов, которое, как и все остальное вокруг, не приносит никакого облегчения…

Притупившаяся боль, которую не залить алкоголем, трупное окоченение, от которого уже не греет безобразное тело жены соседа, погасшие души, поникшие лица, уже давно даже не жалующиеся на депрессию, наполнившей тарелку остывшего супа жизней, в которую падают пьяные и обессилившие физиономии, сохранившие принадлежность к человеческому роду лишь в качестве учтивой формальности, которую оказать им могут себе же подобные…

Достигшая совершенства медитация смерти, в которую мы мерно движемся, словно Эштике, идущая на суицид в заброшенном здании со своим мертвым котом, надеясь на то, что ее наконец отпустят из этого танца сатаны, думая, что она знает, к чему все то, что было, и что дальше будет лучше… Лишь она одна из всех находит путь… Ни одной выделяющейся детали, которая отвлекала бы от этой медитации, в которой мы видим миллиметрами плывущий кадр Тарра — нет никого и ничего плохого, ничего хорошего: только одно, безысходное, бесполезное… 150 длинных планов погружения в духе Германа, которым не свойственно лгать…

Единственный в округе человек, сколько-то образованный и обладающий интересами и хоть какими-то чувствами, оказывается тем, кто полностью отказался бороться… Все вокруг пытаются выжить, точно так, как животные или цветы, выполняющие непонятную для себя функцию… Доктор же отвечает лишь эскапизмом, ненавистью, отказом выходить из дома месяцами, чтобы наконец, не отрываясь от горлышка бутылки палинки, заколотить окно, которое отравляет падающими на лоно паутины снаружи лучами света, и покорно принять смерть…

Футаки, чуть менее трусливый и чуть более умный, чем остальные, способный понять, что теперь каждый шаг является лишь ритмом сатанинского танго, в котором шесть шагов назад или вперед полу по убогого местного бара, по которому он постукивает своей палкой в ритм раскачивающегося маятника смерти, мерный ход которого ощущающий каждый… Футаки еще чувствующий проникший в каждый угол спертый запах, принесенный бесконечным словно бедностью крестьян дождем, уходит в пустоту точно так же, как идет туда стадо скота в первом длинном кадре, лишенный и намека на веру… Растворяется в пустоте болот и серости страны, в любви к которой он сам себе едва слышно признается, в которой коррумпированная и откусившая себе голову вместе с туловищем номенклатура не перестает вызывать рабский пиетет у плывущих на край ночи…

Въехавший через дырку в небесах бог не даст настоящей надежды, а отберет последнее, обречет на еще более унизительное гниение, расставит все точки над i в образах своих людей — тупых, слабых, развратных, с ничтожными способностями… Со слов бога о них так и напишут в бумагах, которые никогда никто не прочтет, которые заколотят в шкаф, где десятилетиями складываются и складываются кипы таких бумаг о никчемных людях, не стоящих упоминаний и составляющих вместе с тем всю суть жизни…

12 шагов танго показывают все предательства, ложь, безразличие, тупость, в которой погрязло сообщество, и иронично показывают людей в конце обнаживших свое оружие в виде слепой веры в авторитет ниоткуда явившегося правителя… Вера в этой пустоши лишь издевательская усмешка… Ее нельзя потерять, но и обрести с такой верой тоже ничего нельзя… На итог безошибочно намекает открывающий фильм 10-минутный крупный план… Растворяясь в бездне размытых бесконечными дождями бедности полей, закапываясь и пытаясь согреться по пути за новой дозой алкоголя в разваливающихся от ветхости заброшенных убогих зданиях, стекая в бесконечно глубокий и черный желоб, захлебываясь в собственной беспомощности и мелких интригах, падая все дальше и дальше…

«Сатанинское танго» нельзя назвать затянутым. Просто оно такое: очень требовательное к вниманию, концентрации, терпению, заставляющее много думать, депрессивное.

Эпический канвас, нарисованный 150 медленными длинными кадрами Беллы Тарра, блестяще иллюстрирует то, что хотел показать режиссер и автор этой гротескной истории Ласло Краснахоркаи. Этот набросок совершенен, и из него не нужно ничего выкидывать.

Фильм производит шокирующий эффект, несет в себе магнетическую притягательность и неудержимую силу. Та Венгрия, которую мы видим на экране, жива и сейчас. «Сатанинское танго» многое утрирует и гиперболизирует, но притупленное чувство отсутствия надежды является культурным фоном жизни в Венгрии. Венгерский кинематограф трудно воспринимать без опыта жизни в этих реалиях. Однако opus magnum Белы Тарра очень силен уникальной, эпичной, досконально проработанной формой, а также созданным режиссером киноязыком.