Туринская лошадь

Ультракамерный формат и аудиовизуальный минимализм «Туринской лошади», почти брессоновская очищенность от всего ненужного сделали последнюю картину Тарра эталоном постановочного максимализма и одним из самых мрачных (если не самым мрачным вообще) киновысказываний за всю историю Десятой Музы. Безусловно, чисто внешне «Туринская лошадь» не предлагает поклоннику Тарра ничего принципиально нового, все те же темы и мотивы повторяются, но уже на новом витке развития режиссерского мышления. У досмотревших эту ленту до конца, а их большинство, ибо в сравнении с другими фильмами великого венгра, это вполне зрительское кино с линейным нарративом, простой композицией и внятным мессиджем, не вызывает вопросов, почему Тарр после окончания «Лошади» ушел из профессии.

Эта картина, как и «Синева» Джармена, проверяет границы кино на прочность, маниакально заводит экранное искусство в тупик, из которого для режиссера нет иного выхода, кроме ухода их ремесла, либо физической смерти. Лишь номинально привязав историю затерянных во времени и пространстве отца, дочери и их лошади к биографическому эпизоду из жизни Ницше, Тарр и Краснахоркаи вновь (особенно в финале) усиливают в своем совместном творчестве беккетовские мотивы. Все здесь вроде бы как в «Эндшпиле»: гаснет свет, умирает мир, разрушаются стихии, Тарр и его сценарист подчиняют распад природным циклам, биоритмам, разложение здесь также последовательно, как и творение (о чем писали многие рецензенты на фильм).

Не думаю, что философствующий гость и цыгане — лишние в этой ленте: она стала бы без них совсем скупой, даже пустой, конечно, их появление и своеобразное разжевывание авторского замысла кажутся приемом «для тупых», но это лишь внешне. Ведь монолог гостя во второй день -даже не столько о конце света, сколько о том, что духовные люди проворонили цивилизацию, отдав ее в руки негодяев, а цыгане в третий день появляются и ведут себя, как варвары, не случайно. И гость, и цыгане приносят героям вести из внешнего мира о том, что он погибает, что даже вода — уже дефицит. Если бы не было этих персонажей и все бы ограничивалось действиями отца и дочери, ни они бы, ни зритель, так бы и не узнали, что происходит вокруг, за пределами места действия, так что эти вроде бы необязательные персонажи выполняют важную информативную функцию.

Но, конечно, большая часть экранного времени «Туринской лошади» — это повторяющиеся бытовые действия, механичность и автоматизм которых день за днем все больше обезличивает героев. Абстрактность этой ленты, доведенная до предела (мы не знаем ни о героях, ни о месте, ни о времени действия совершенно ничего, экспозиция отсутствует, зрителя сразу вбрасывают в происходящее). Никогда еще повседневность у Тарра не была столь тотальна и бесчеловечна, ловушка вечного возвращения одного и того же дня, лишь деталями отличающегося от предыдущего и будущего, — подлинный приговор человеку, над которым тяготеет проклятие цикличности окружающих процессов.

Тарр делает все, чтобы разнообразить монотонный материал: снимает героев во время еды с разных точек, использует навязчивую мелодию Вига лишь в определенных моментах, чтобы усилить их экспрессию, заставляет обычно подвижную камеру Келемена перемещаться почти незаметно, монтажно заканчивая большинство планов затемнением. Удивительно, но длительность планов Тарра впервые не режет глаз и выглядит органично изображаемому. А что перед нами? Неужели всего лишь борьба за выживание и постепенное затухание жажды жизни, как в лошади, так и в человеке? Нет, это не «Голый остров» Кэнэто Синдо, это не гимн человеческой выносливости и достоинству, а кино о мучительной несвободе, рабстве духа у материи.

За исключением небольшого эпизода, герои вообще не открывают книг, почти не разговаривают, живут автоматически, инстинктивно, как животные (потому отец, например, не столько общается, сколько переругивается с дочерью, он же беспощаден к лошади, когда она не идет). По этой причине так важна лошадь как третий персонаж, ибо люди здесь от нее ничем не отличаются, она первой бунтует, отказываясь выполнять свои повседневные функции, люди же надеются на что-то до последнего. Получается, что у лошади достоинства здесь больше, чем у людей, низведенных своей участью до состояния дождевых червей? Получается, что да. В таком случае, что предлагают Тарр и Краснахоркаи? Перестать бороться?

Много лет Тарр со своим сценаристом ли, или без него доказывал зрителю простую идею: мы — в ловушке материального бытия, из которого нет выхода, все наши социальные, политические культурные проблемы — это производные от самой этой неразрешимой ситуации нашего человеческого удела, участи быть запертым в теле и обыденности процессов по поддержанию его функционирования. Потому смерть так редко эксплицируется в кино венгерского режиссера: она сама — не проблема, не источник трагедии, наоборот, это избавление. Можно сказать, что герои Тарра не бунтуют, не совершают суицида, не убивают других (по крайней мере редко когда), они и мы. все люди — рабы воплощенного бытия, бытия во плоти и ничего поделать с этим не можем. Отсюда и проистекает то экзистенциальное отчаяние этого большого художника, которое наполняет его фильмы, делая их порой невыносимыми.

Для Тарра долгие годя был лишь одни выход из онтологической ловушки — творчество, искусство, которое и позволяло людям и лично ему не умереть от голой истины цикличной жизни. Однако, в последнем его фильме кино Тарра обернулось самоотрицанием, жестом нигилистического бунта против самого себя, неверием в себя. Добавлю, что конечно, искусство и творчество не спасают и ничего не меняют в мире, наоборот, они остро ставят читателя и зрителя перед тем, о чем они хотят забыть, и, может, даже не хотят знать. Однако, в то же время искусство — это форма бегства от невыносимости физической жизни, защиты от ее истин, оно изобретает новые миры, в которых можно укрыться от вездесущей материальной действительности.

Тому, кто мыслит и рефлексирует, не впитывать чужое искусство и не производить свое, равносильно смерти еще при жизни. По этой причине особенно обидно, что Бела Тарр, наш великий современник, ушел из кино, ведь он этим шагом лишил себя единственного способа обживания мира и противоборства ему. Однако, пока Тарр еще жив, надежда, что он вернется в искусство, необязательно кино, а может быть, литературу или живопись, остается. Полагаю, что не только я, но и поклонники Тарра, да и просто его внимательные зрители и критики, все подспудно на это надеются…

Бог — умер! (с) Ницше

Ницше — умер! (с) Бог

Предисловие

Написав пять лет назад отрицательную рецензию на «Сатанинское танго» — меня назвали идиотом. Были даже такие, которые хотели меня убить. Не только меня, но и всю мою семью. Не могу их винить. Я — злодей, а Бела Тарр — хороший. Буду соответствовать своему званию. Об этом мой сказ…

Туринская лошадь

Последний фильм гениального творца. Последний фильм человека, который плачет каждый день. Он переживает за всех людей. Он — святой! Бергман был антихристом (со смертью в шахматы играл). Тарковский был самодовольным (посылал всех подряд, даже фон Триера успел). Ходоровский был падшим (насиловал своих актрис). Тарр выше всех. Он — молодец! В его картине все очень плохо, потому что жизнь такая. Жизнь — суровая кобыла. Бела Тарр плакал, когда снимал свое кино в Германии. Бела Тарр плакал, когда снимал свое кино в США.

Неважно, что в кадре показана одна дорога с вонючей хибарой. Нет, вы не думайте ничего такого. Якобы он путешествует со своей женой, включайте уже мозги. Тарр — мученик. Он просто впитывает в себя всю человеческую боль по всему миру. Да, поэтому и во Францию нужно было приехать. К Жаку Тати заглянуть, наверное. Кстати, Жак Тати ведь умер давно. Тати — клоун. Тати мог поехать на пляж, а когда доехал бы, то пошли титры. И ты сидишь радостный и удивленный, но это от лукавого. Люди — несчастные. Людям же плохо. Если бы Тати играл у Тарра, то он бы не приехал на пляж, а вернулся домой.

Балабанов — врал. Ведь такого не бывает, закричали люди. «Груз 200» — это ложь и провокация, а вот «Туринская лошадь» — истина. Кто такой этот ваш Балабанов? Еще один покойник, который кормил бомжей с рук, когда ездил по деревням. У него даже очков и сигарет таких не было, как у Тарра. Балабанов — это для лохов. Тарр — вот талант, вот мастер. Это ведь нужно обладать огромным умом, чтобы усадить мужика на телегу, а потом заставить его (и еще одну актрису) ходить туда-сюда. Минута фильма — минута жизни! Я общался с одним киноманом, который сказал, что это гениально. Конечно, закричал я ему в ответ. Давай вместо веселых цыган Кустурицы посмотрим «Сатанинское танго». Только я его и видел…

Брессон — не смешите меня, бездарь какой-то. Рой Андерссон? Да Бог с вами, т. е. Тарр с вами. Рой — шарлатан. Рой плевать хотел на людей. Он не переживает за них. Песенки свои играет со второго этажа. А про Каурисмяки и вспоминать не стоит. Люди у него плохие (Ленинградские ковбои и девушки со спичечной фабрики), а у Тарра люди хорошие. Вот только жизнь не дает им шанса. Лошадь не хочет скакать, когда на улице сильный ветер. Даже лошадь понимает, что нет выхода. Мы в аду. Кира Муратова — ты слышишь? Хотя чего я вообще у женщины спрашиваю, женщин тире хороших режиссеров — не бывает. Тем более таких, которые вынесли бы смертельный приговор всему человечеству.

Только Тарр в своей «Туринской лошади» — смог. Он первопроходец, конечно. Благодаря Тарру я узнал, что люди страдают. Благодаря Тарру я узнал, что люди умирают. Кто виноват? Природа, они сами или лошадь — плевать, есть факт. Ничего не меняется. Спасибо ему огромное за эту мысль. Я никогда не думал об этом. Тарр действительно снял неповторимое кино. Такое неповторимое, что все остальные его фильмы тоже считаются неповторимыми. Что? Засунуть мужика с лошадью в «Сатанинское танго»? Изменщик, это разные фильмы, он не разбирается в кинематографе, сжечь его на костре. Тот фильм 7 часов идет, а этот два с половиной. Тарр — неповторим, точка. И все его мысли нужно записывать.

А сам фильм обязан быть в каждой энциклопедии о кино, чтобы все молодые киноманы его посмотрели. Любите Тарра. Снимайте, как он. И главное — верьте в это. Берлинский и Каннский кинофестиваль — открыты для вас!

Господи, люди так трудно живут. Пусть посмеются! (с) Леонид Гайдай

Посмеются? Кто этого комика со своим Шуриком пропустил? Уберите его быстро. У нас тут горе, люди в различных уголках умирают, а нам еще за наградами ехать…

P.S.

Бела Тарр — официально (молча не смог… Стюарт Гордон, учись) ушел из кино. Ура! Для меня в кинематографе существует только один Бела, Бела Лугоши. Два венгра, а какая разная эрекция…

4 из 10

(за лошадь, колодец, черно-белый цвет и кольца на пальцах у соседа)

Создателями фильма, очевидно, разыгрывается Ницшевская тема смерти бога, довольно символической смерти. Безусловно, человеку, нисколько не знакомому с философией Ницше, будет скучно, он впадёт в пессимизм или и вовсе проклянёт этот фильм.

Но обо всём по-порядку. Подобно тому, как в сказке кто-то кричит «А король-то голый!», так и Ницше кричит: «А человек-то полый!» То есть, человек пуст внутри, и сам по себе ничего не представляет без собственного стремления быть человеком. Наши герои из фильма как раз таковы, они не наполнены внутренним человеческим содержанием. Их жизнь практически ничем, в сущности, не отличается от жизни животного, а конкретно: от жизни их лошади. Без бога полый человек — ничто. Такова, наверное, одна из идей. Хотя, под богом Ницше понимал только основание их существования. То есть, заданный извне смысл их жизни. Если его нет — то смысла нет (а его нужно искать самостоятельно, а для этого нужно трудиться, а трудиться сложно, потому что человек ленив).

Мне было легко смотреть фильм, потому что я не сопереживал героям как жертвам. Я видел в них лишь иллюстрацию полого человека по Ницше. Сосед, пришедший за паленкой откуда-то (не понятно при том, почему же он сосед, если, как очевидно, слишком далеко живёт) рассказывает о том, что города не стало, что люди сами виноваты, и что бог (или Бог) умер. Идея фильма такова, что если бог умер, значит, у людей больше нет понимания добра и зла, а если так, то их и самих нет. Вот они и исчезают. В то же время, у Ницше всё немножко по-другому: если бог умер, значит, да, нет добра и зла, но это ещё не всё. У него это, в свою очередь, означает, что нет чего-то такого, что может иметь к человеку намерения, а это значит, что нужно теперь действовать самим, проявлять свою волю, без глупой надежды, наполнять себя (смыслом, действием), стремясь стать сверхчеловеком (притом, не превозносящимся над другими, но превозносящимся исключительно над собой). А нам показывают людей, которые на это не способны. Безысходность во всём.

В фильме один раз мелькают цыгане… Цыгане, конечно, предстают как злодеи, но они, по-крайней мере, живые персонажи. Пусть они наполнены разрушением и бессмысленным кутежом, но они НАПОЛНЕНЫ, они живые. Наши же герои цепляются на последнем издыхании за свою повседневность.

Иногда сцены казались затянутыми. Казалось, что двумя минутами того, как крестьянин едет на своей лошадёнке в ветер, автор уже сказал всё, что необходимо, но он едет на ней ещё минуты три. И так весь фильм. Однако по завершению просмотра ясно, что именно эти затянутые сцены и создают пространство фильма, как огромный лес и длинная река создают ландшафт (вместо трех сосен и ручейка). В фильме же мир создан достаточно объемный, хоть и ограниченный территориально.

Кажется, даже можно ощутить фильм почти физически: это вкус пыли, запах старых сухих листьев, уже давно бесцветных, а также холод надвигающейся пустоты.

Обреченное «надо есть», сказанное отцом, как бы убеждающим самого себя в этом в одной из сцен, мне приглянулось особенно (подробнее — смотрите сами). Думают ли герои о чём-то? Пытаются ли осознать свое положение? Вероятно, нет, и в этом их ад. Они живут в аду, если за ад принимать дурную бесконечность. Но только, скорее всего, в фильме показан не конец Света вообще. Это индивидуальный конец света, и он страшнее, потому что в нём больше одиночества.

9 из 10

В определённом смысле «Туринская лошадь» безнадёжно устаревший и одновременно удивительно актуальный фильм. Тематика и поэтика фильма отсылает нас к эсхатологическому дискурсу конца XIX- начала XX века, который столь ощущается в работах Ницше, Шопегауэра и Шпенглера. Однако вряд ли случайным представляется появление «Туринской лошади» именно в 2011 году. Напомню, что тогда вышли в свет триеровская «Меланхолия» и николсовское «Укрытие». Обилие эсхатологических коннотаций затронуло не только мейнстрим, разрядившийся потоком фильмов-катастроф, но и авторское кино, что лишний раз позволяет характеризовать кинематограф, как кривое зеркало социальной реальности.

Довольно сложно судить о творчестве Бела Тарра, ознакомившись лишь с последним его фильмом. Впрочем, эпилогический характер «Туринской лошади» несомненен. Видимо, режиссёр стремится напомнить публике и самому себе, что без наполненного смыслом существования, человек обречён на гибель. Более всего человека страшит ничто и небытие, именно это и преследует главных героев, не оставляя им надежды на спасение.

Утрата содержательного начала бытия занимала умы многих мыслителей и в этом смысле Бела Тарр не оригинален. Однако, мало где можно встретить столь цельное и концептуально выверенное отображение последствий этой утраты. Здесь уместно всё: от чёрно-белой расцветки до музыки, играющей чрезвычайно важную роль в создании специфической атмосферы этого монументального кинематографического полотна.

Ницшеанство «Туринской лошади» не столь уж заметно, скорее можно говорить об экзистенциальном налёте повествования. Этим и обусловлена определённая несовременность фильма, создатель которого с патологической серьёзностью говорит о конечности всего и вся, принципиально отказываясь от любых проявлений постмодернистского юмора.

Несомненно одно: знакомство с «Туринской лошадью» даёт обширную пищу для размышлений. От просмотра каждый обретёт нечто своё, порцию эксклюзивных ощущений и мыслей. Впрочем, для этого необходимо запастись терпением и уважением к творению классика европейского кинематографа.

10 из 10